Возвращение к себе (СИ)

Силы помаленьку возвращались, он даже начал, борясь с дурнотой и неумолчным звоном в ушах, присаживаться на своей лежанке. Вместе с тем забрезжила крохотная, тонкая и зыбкая, как паутинка на ветру, надежда: прикидываться немощным, пока не вернутся силы, а потом уйти. Он уже давно заметил - настоящей охраны к нему не приставляли. Старик, который в первые дни постоянно находился рядом, на ночь стал уходить. Путь на волю был свободен.

Куда он пойдет? Хаген гнал от себя эту мысль, иначе отчетливое понимание, что слабый, безъязыкий, напрочь чужой этому чуждому миру, лишенный еды и главное воды - в лучшем случае он погибнет от жажды или достанется большой пустынной кошке, в худшем - его поймают, вернут и будут мучить, пока не замучат до смерти.

Беспросветное рабское существование было хуже, чем смерть в пустыне.

Высокий седобородый сарацин, когда-то силой вернувший Хагена к жизни, на этот раз появился в сопровождении щуплого, человека, на котором вместо обычной джелябы, поверх сомнительного цвета рубахи болталась долгополая безрукавка.

Мелкие смоляные кудри прикрывала маленькая круглая шапочка. В черных, навыкате глазах, Хаген с удивлением обнаружил сострадание. По знаку старика, гость заговорил по-франкски, страшно коверкая слова:

- Мулла спрашивает, слышишь ли ты его?

Хаген кивнул.

- Мулла, спрашивает, почему не отвечаешь? Не хочешь?

Хаген остался неподвижен.

- Не можешь говорить?

Кивок.

Мулла и толмач заговорили по-арабски. Хагену показалось, что толмач пытается спорить, на что мулла ответил коротким, несильным ударом своей палки. Толмач вновь обратился к Хагену:

- Мулла спрашивает, согласен ли ты, принять его веру? Подожди, - человек выставил перед собой руки. - Если ты примешь ислам, господин заберет тебя к себе, будет хорошо кормить и лечить. Потом ты станешь воином. Если откажешься, тебя или убьют, или прикуют к колесу, будешь качать воду для правоверных.

А как же выкуп? Хаген точно знал, что за знатного человека можно было получить немалые деньги.

Такая мена процветала с самого начала похода. Ни мулла, ни круглолицый кади не выглядели глупцами. Почему же не догадались? Кольчуга, оружие, одежда - все, что было с ним и на нем, говорило о его далеко непростом происхождении. Хаген приподнял голову и впервые, наверное, пристально себя осмотрел.

Увы, знакомыми оказались только обрывки гамбизона. Бедра прикрывала серая ряднина из местной бумажной ткани. Если он попал в плен уже в таком виде - немудрено, что разговора о выкупе никто не заводил.

Хаген бессильно откинулся на подстилку. Поди, объясни безъязыкий слепому…

Двое у порога опять заспорили. Мулла, видимо, не на шутку рассердился. Посох несколько раз прогулялся по склоненной спине толмача. Тот опять склонился над франком:

- Ты согласен? Мулла считает, я неправильно тебе объяснил, грозится привязать меня на площади к столбу. Я - только бедный иудей… - глаза толмача налились слезами.

Что можно было ответить? Хаген коротко и резко мотнул головой. В ушах отчаянно зазвенело. Глаза он прикрыл, но бешеное верчение не прекратилось.

Его еще дважды переспрашивали, и дважды он отвечал отказом. Мулла, не добившийся от упрямого франка толку, ударил уже не переводчика, а пленника: коротко, зло с оттяжкой. Оттолкнул толмача и вышел из хибары. Иудей, в последний раз оглянувшись на Хагена, канул следом.

Дни слились в один нескончаемый, мутный, однообразный поток. Какая никакая кормежка, а главное покой сделали свое дело - Хаген стал поправляться. Сначала он садился, опираясь на трясущиеся руки, потом начал вставать. Когда недужный великан впервые показался на пороге мазанки, посмотреть сбежалась половина деревни.

Расположившись кривым полукругом люди, - все мужчины, - лопотали, непременно тыкая в него пальцами, кое-кто угрожающе замахивался и начинал хохотать, призывая односельчан вместе повеселиться. Когда к мазанке подошел кади, люди замолчали, но ушли только после окрика. За кади плелся молодой, толстый, неопрятно одетый сарацин в засаленном фартуке. Хаген ко времени его появления уже изрядно устал. Не озаботившись поприветствовать местную власть, он откачнулся от двери и прилег на свое место у дальней стены.

В покое его на этот раз не оставили. Толстый, воняющий потом и дерьмом парень пристроил на щиколотку франка железное кольцо с цепью саженей в пять. Костыль, прикрепленный к цепи с другой стороны, вколотили в стену. Подергав сначала костыль, - не поползет ли, - потом кольцо на ноге пленника, толстый поднялся, улыбаясь пустой улыбкой идиота.

Теперь франк передвигался по мазанке и за ее пределами, позвякивая 'украшением'.

А там и работа нашлась - сразу за порогом поставили ручной жернов. Два камня.

Верхний вращался при помощи деревянной ручки. Под него подсыпалось зерно.

Струйка муки текла по желобку в подставленный мешок.

По смеху окружающих Хаген догадался, что дело ему досталось не самое почтенное, а прозвище 'ханум' - скорее всего оскорбление. Цепи хватало, чтобы отойти на четыре шага за жернов.