Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

И хотя Пегги была предупреждена об этом заранее, но к шуму, поднявшемуся у ее дверей с восьми утра, когда Бесси только пришла на работу, она оказалась не готова. Вспышки магния освещали всю квартиру, а репортеры, наполняющие гостиную, по словам Пегги, «казалось, вылезали даже из трещин в полу».

Пегги всегда утверждала, что публичные выступления не были ее сильной стороной, но в этот день, собрав все свое мужество, ободряемая Джоном, Медорой и Лэтемом, она отправилась-таки в радиостудию, чтобы выразить свою благодарность за присуждение ей премии. У нее почти не было времени, чтобы подготовиться, и впоследствии она утверждала, что «говорила она, должно быть, глупо» и что это последнее ее появление на радио.

В полночь Лэтем ухитрился устроить вечеринку в ее честь, продолжавшуюся всю ночь, а в течение всего дня телефон не умолкал. Со всей страны поступали цветы и телеграммы, а дом был заполнен родными и друзьями.

Пегги отправилась на вечеринку, где к столу подавались «баррели шампанского», украсив свое платье великолепными крупными орхидеями, и чувствовала себя там, по ее собственным словам, как «победитель скачек в Кентукки».

Она появилась в зале, неся с собой маленькую скамеечку для ног, которая необходима, как объяснила Пегги гостям, чтобы у нее не болтались ноги, когда она будет сидеть за столом.

Позднее она писала Джорджу Бретту, что даже на вечеринке она все еще не могла убедить себя, что все происходящее — правда и что премию ей все-таки присудили, но что всякий раз, когда сомнения одолевали ее особенно сильно, она опускала глаза на корсаж и говорила себе, что, конечно же, она никогда не надела бы напоказ эту огромную орхидею, если бы чего-нибудь не выиграла.

Но поверила она в свою победу лишь 8 мая, когда получила чек, которым сопровождалась Пулитцеровская премия, поскольку, как писала она Брискелю, «тысяча долларов была весомым доказательством того, что я действительно победила».

Глава 21

В апреле 1938 года роман «Унесенные ветром» впервые покинул список бестселлеров, который он возглавлял почти два года. Более двух миллионов экземпляров было продано в Соединенных Штатах и миллион — за границей. И тем не менее Пегги по-прежнему относила себя к удачливым любителям, но не к профессионалам, а ответы на письма читателей продолжали занимать значительную часть ее времени. Но когда компания Сэлзника объявила о возобновлении поисков исполнителей главных ролей в фильме по ее роману, Пегги получила передышку.

Решив позволить себе некоторую роскошь в отделке квартиры, она договорилась с маляром-подрядчиком, чтобы тот убрал со стен все старые обои и перекрасил комнаты в легкие жизнерадостные тона зеленых яблок и персиков. Старая кушетка была покрыта роскошным абиссинским ковром бледно-зеленого, в тон стенам, цвета — единственной покупкой, сделанной Пегги для дома.

Джон по-прежнему работал днем в компании «Джорджия Пауэр», а по вечерам, до поздней ночи, вел все дела Пегги с иностранными издателями, и эта двойная нагрузка подтачивала его силы. К осени он похудел до 132 фунтов, был слаб, вял и мучился одышкой.

Уверенная в том, что отдых ему необходим, Пегги договорилась с Грэнберри, что они с Джоном проведут Рождество в Винтер-парке, во Флориде.

Возвращаясь домой после праздника, Марши проехали через небольшие городки Флориды и Джорджии в Блоувинг-Рок, чтобы повидаться с писателем Клиффордом Давди и его женой Элен, с которыми Пегги познакомилась недавно у Грэнберри.

Из Блоувинг-Рока они отправились в Уилмингтон, к матери Джона, а оттуда — в Вашингтон, где попытались убедить госдепартамент оказать им помощь в борьбе с датскими книжными пиратами.

По пути Марши останавливались в небольших отелях, и Пегги, пользуясь случаем, спешила наверстать упущенное — познакомиться с некоторыми из наиболее нашумевших тогда романов, на чтение которых у нее после выхода в свет ее собственной книги времени не оставалось. Это были такие произведения, как «Свидание в Самарре» и «Баттерфилд, 8» Джона О’Хары, «Почтальон звонит дважды» и «Серенада» Джеймса Кейна, «Империал-сити» Элмера Райса и другие.

«Остается сильное впечатление, когда прочитаешь их все вместе, подряд, — писала Пегги Брискелю. — Но что удручает и набивает оскомину — это пресыщение, характерное для всех этих книг. Их новые герои не прыгают весело из постели в постель, как это делали герои «века джаза»; убийства и подлоги они совершают без гнева, страсти или раскаяния, по непонятным для меня причинам. Разумеется, их не радуют собственные грехи, но нет у них и чувства раскаяния или сожаления».

Настойчивое желание написать «роман о девушке, согрешившей и, конечно, раскаявшейся», охватило Пегги, и она пишет Брискелю: