Возвращение к Высоцкому

Володины устные рассказы… Была целая серия про Серегу и Сережу. Они были в разной степени косноязычны, не выговаривали разные буквы. Был замечательный цикл про собаку Рекса. Относился он, по-моему, к отставному милиционеру, у которого и была умнейшая собака Рекс, значительно умнее хозяина. Потом был рассказ про уволенного с работы — любимый рассказ Андрея Донатовича Синявского. Кстати, у Синявского были записаны все устные рассказы Высоцкого. История уволенного с работы была довольно длинной: кто что ему сказал, что он ответил, как он дома это рассказывает соседям, как он рассказывает об этом по телефону… Андрей Донатович считал, что это — высшее достижение Высоцкого вообще. Еще был замечательный рассказ про рабочего, который потом стал одним из авторов «Письма рабочих тамбовского завода». Помню, меня возмущало, что этот рабочий после каждой фразы обращался к своей жене: «Правда, Люсь?» Это интервью примыкало к серии рассказов о Никите Сергеевиче Хрущеве.

Сказать, что Володя не любил Хрущева, было бы неверно. Володя его уважал. Для него Никита Сергеевич — это прежде всего речевая характеристика: говор южнорусский, построение фразы, ораторское искусство. Володя был очень хороший имитатор, он мог абсолютно точно изобразить кого хочешь: больного, маленького, любой национальности, с любым акцентом… Самая лучшая история из этой серии была про президента Кеннеди…

А переговоры Никиты Сергеевича с космонавтами?

Ну, это была прямая имитация, не устный рассказ. Володя мог просто взять газету и читать выступление Хрущева так, что за стеной люди включали радио. Отдельно — совершенно замечательный пласт, когда Володя приехал со съемок «Стряпухи». Он привез целую серию северокавказских рассказов, в том числе замечательную историю — разговор втроем: учитель, интеллигентный старичок, ученик (кажется, пятого класса, которому уже семнадцать лет) и отец этого пятиклассника — секретарь обкома какой-то национальной области. Папу вызвали в школу, папа разговаривает с учителем на «ты», а с сыном на «Вы». Володя изображал всех троих. Это невоспроизводимо, хотя и слов-то особенных не было.

Кое-кто считает, что такие люди, как Высоцкий, Аверинцев, Шнитке, — они из другого, параллельного мира…

Из того же самого! Читайте Льва Николаевича Гумилева. Это та самая пассионарность, из которой рождаются этносы. И держатся. Из того же самого теста!

1988–1990

Судьба Высоцкого как творческой личности, как поэта, оставившего 800 художественных произведений, завершилась. Завершилась его личная биография, но очень характерно развивается его посмертная судьба. Она развивается как попытка заново освоить то, что в свое время было любимым и обожаемым, освоить это по второму разу.

А два раза войти в одну и ту же реку нельзя. И теперешнее освоение творческого наследия Высоцкого, любое освоение: и близкое знакомство, и коллекционирование, и научное изучение, — теперь делается совсем другими людьми и в другое время. Уже нет той России, которая любила, собирала и коллекционировала Высоцкого, и теперь совершенно другие критерии оценки его творчества. Прежде всего, изменились ожидания и оценки.

Застой — это была блокада, а творчество Высоцкого было вестью о том, что возможен прорыв этой блокады. Начало перестройки называют эйфорией, но я не люблю этот медицинский термин. Не эйфория — тогда это было счастье. Счастье прорыва блокады, начало свободы, о которой мы мечтали, хотя были к ней совершенно не готовы.

Наше поколение очень долго находилось в этой большой блокаде… Я говорю не о материальных вещах, я говорю о русском культурном процессе, которому служил Высоцкий… И вот мы дождались прорыва, а Высоцкий только мечтал о нем, — и оказалось, что мы не знаем, что же делать дальше. Наше поколение нельзя назвать потерянным, мы видели много хорошего. Это поколение дало много имен — и поэтических, и научных, и политических. А духовную жажду утолял Высоцкий.

Пришло другое поколение… В этом году закончили среднюю школу мальчики и девочки, которые родились после Володиной смерти. Для них Высоцкий никогда не был живым современником. И он, к сожалению, им не нужен — не потому, что они плохие или Высоцкий плохой, а потому, что их жажда — еще не жажда, их голод — еще не голод… Просто желание утром позавтракать, а днем вкусно пообедать. Они еще не понимают, чего им не хватает. Это я говорю не к тому, чтобы их жареный петух клюнул — не приведи Господь! — а потому, что некому им рассказать, как бедна их жизнь.

С одной стороны, мальчикам и девочкам неуютно в этом скучноватом и жестоком мире, а с другой — вроде бы им ничего особенного и не надо. Вот они потерянное поколение. Конечно, и среди них есть потрясающие люди. Конечно, и у них есть свои вечные вопросы, свои мировые проблемы — и ответы они со временем найдут. Но количество ищущих и что-то находящих невелико. И какой процент таких людей будет в этом поколении, я не знаю.