Возвращение капитана

Тогда он совсем удивится, снова прищурится и снова всмотрится вдаль.

— Так неужели это Тихий океан?

И тогда я скажу ему:

— Это не океан. Это наша степь! Видите — как красиво! А вы и не знали.

И он согласится со мной, что красиво, а потом будет всему миру рассказывать о том, как хорошо в степи возле нашего города. Эх, если бы к нам прилетел космонавт!

Стоп! Я еще издали увидела, что на нашем вулкане кто-то есть! Я разом взлетела на вершину и наскочила прямо на Фаинку.

Она сидела в лопухах, обхватив руками коленки, и лицо у нее было в точности такое же, каким оно бывает у нее после двойки.

— Ах, Люська! — сказала мне Фаинка. — У меня такая депрессия, такая депрессия!

Я села рядом с ней в лопухах, нарочно здорово пихнув ее локтем, чтобы депрессия поскорее кончилась. Фаинка грустно поморщилась, и ее шоколадная родинка возле носа поползла влево. Вообще эта родинка у нее умела передвигаться то влево, то вправо, когда Фаинка морщилась или загадывала переживание. Влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо…

— Отчего у тебя депрессия? — спросила я ее очень, холодно — ведь мы еще не помирились с тех пор.

— От тайны!

— И большая тайна? — спросила я.

— Слушай, Люська! Теперь я все знаю!

— Что знаешь?

— То самое про Татьяну Петровну… Мне мама рассказала. В театре-то все давным-давно знают, только молчат… Я вот думаю — какие они там все герои! Столько времени молчат!

— О чем?..

— И надо же было нашим девчонкам так в нее влюбиться! Надо же было так влюбиться!

— А что? — спросила я, и почему-то по спине у меня снова забегали мурашки. — Что такое?

— Я уж теперь и не знаю, как с девчонками быть! Они ж теперь все ее разлюбят.

— Ну, а тебе какая забота? Ты ж ее уже разлюбила. Поэтому сиди и помалкивай.

— А если я не могу помалкивать! Если у меня тайна!

— Мало ли у меня тайн! И даже не у меня, а у одной моей знакомой девчонки, которую ты не знаешь. Ты ее даже в глаза ни разу не видела.

— Люська! — зашептала Фаинка, и ее родинка-шоколадка поползла вправо. — Помнишь миледи?

— Из «Трех мушкетеров»? А что?

— Помнишь?.. Лилия на плече!

— А что?

— Похоже!

— Что похоже? У нее тоже… лилия?

— Не лилия, Люська! Еще ужаснее!

— Что?

— Помнишь, как мы все удивлялись, почему это она ни с кем за руку не здоровается? И все время в перчатках ходит… Жара, а она в перчатках!

И я вдруг поняла, что Фаинка в самом деле скажет мне сейчас что-то ужасное! В голове у меня зашумело, загудело, так сильно, что показалось — рядом заплескалось море…

Врет Фаинка! Врет! Врет! Врет!

Я распахнула дверь Марулькиной квартиры, не постучавшись. Дверь открылась без скрипа. Может быть, я просто не услыхала этого скрипа, потому что у меня все еще стучало и гудело в голове. Но, может быть, она и в самом деле не заскрипела, потому что Татьяна Петровна, сидевшая на стуле спиной ко мне, не услышала, как открылась дверь, и не обернулась.

Я как-то разом увидела всю комнату, в которой уже давно не была — с тех самых пор, как Марулька гладила платье и мы разговаривали с ней об урагане Альма. В наше окно солнце сегодня не светило, а здесь было полно солнца… Нет! Солнца не было! Я уже потом поняла, почему мне показалось, что в комнате полно солнца. На деревянной подставке в центре комнаты я увидела кусок холста — картину. А на ней — море, ярко-синее, как небо после дождика, и белая скала, освещенная солнцем, и высокий корабль, красивый, как «Секрет» из «Алых парусов»! И человек в развевающемся плаще, с непокрытой головой, с глазами и улыбкой Петра Германовича был на картине. Вандердекен!

В первую секунду я ничего не поняла! Я никак не могла сообразить, каким же образом мой Вандердекен попал сюда из-под лестницы. А потом я поняла все!

Это была совсем другая картина! Новая! Капитан, победивший ветер, стоял на берегу! Стоял крепко. Море было за его плечами, крутые скалы слева, а под ногами была земля! Только неба над головой еще не было. Никакого — ни синего, ни серого, ни облачного — оно еще не было нарисовано…

Я ахнула. Или мне показалось, что я ахнула. Наверно, показалось. Потому что Татьяна Петровна снова не услышала и снова не обернулась. Она работала. Она правила кистью лицо капитана, и я увидела ее руку, в которой она держала эту кисть… Кисть была намертво прикручена к маленькой ладони тугим широким бинтом. Фаинка сказала правду! На руке у Татьяны Петровны не было пальцев.

«Она безрукая, — сказала мне Фаинка там, на холме. — У нее же только на левой руке два пальца. А остальных-то пальцев нет. Которых вовсе, которых до половины… И на левой, и на правой! Она такие перчатки носит. В Москве сделали. С пальчиками… Для красоты… Мы думали — вот красиво. А оказывается — бутафория!»

Теперь-то я вспомнила все!