Возвращение корнета. Поездка на святки

— Но, Корнеманн, — возражал пожилой майор, — как вы можете так рассуждать? Почему то, что у нас называется храбростью, мужеством, для других солдат, как вы говорите, — dumm und stumpf? Вы не имеете ни малейшего представления о старой России — ни об ее прошлом, ни об ее армии. Своим высоким искусством смерти и страдания русские солдаты уже не раз поражали Европу. Что вы хотите, — русские покоряли почти все столицы Европы. А кто был в Петербурге или в Москве — никто, кроме Наполеона.

— Но именно поэтому мы должны их истребить, — резко вмешался вдруг барон. — Ни одна другая нация нам не страшна. С Францией готово, с Англией мы справимся в шесть недель, в шесть месяцев с Америкой, но для этого мы должны раз навсегда покончить с Россией.

— Другие не страшны — именно, именно! — улыбаясь начал фон Эльзенберг. — Помните, во Франции? Они сдавались тысячами при первом выстреле. Я говорил потом с пленными французами — avec les prisoniers francais. Почему вы так плохо бились? — Мы? — удивленно переспрашивали французы, зачем мы будем рисковать своей шкурой? Moi, je m'en garderai, moi!.. Франция останется, побежденная или непобежденная. А колонии — са ne-me touche pas — это меня не касается. Les colonies, je m'en fiche moi. Ха-ха-ха! А англичане? — О, я всегда был поклонником Англии, но против немецкого солдата ни один англичанин не устоит. Это мое убеждение. Значит, остаются только русские. Конечно, это оскорбление для немецкого солдата быть сравненным с русским, но они — diese Kerle, — сражаются, как львы, — нужно сказать.

— Вы знаете, — тихо сказал Подберезкин, почти против воли: ему не хотелось говорить и спорить, ибо по опыту он знал, что всё равно никого не переубедить. — Наполеон сказал: «Недостаточно убить русского солдата, надо его еще при этом и повалить. Il ne suffit pas le tuer, il faut encore le renverser».

— Да, да, вы вот русский, — торопливо, как будто вспомнив что-то, начал фон Эльзенберг, — объясните нам… — Но барон перебил его и, сверкая глазами и брызгая слюной, заговорил:

— Повалить, повалить! Renverser! Но из-за чего он бьется! Вот народ! Уже забыл про обиды, причиненные ему большевиками. Рабы! Всякий другой народ давно сдался бы, а эти бьются, не сдаются. Свинство! Всё равно разобьем вдребезги.

— Но это, может быть, наша вина, барон, что они не сдаются, — заговорил опять майор, — мы должны показать им, что идем как друзья, не как враги, идем развязать их путы. Большевизм — это и наша вина, европейская. Наивно думать, что он только русское явление. Большевизм создан в Европе, от нас он пошел в Россию, и мы должны его искоренить. Этот поход должен стать настоящим крестовым походом.

— Это ошибка! — закричал Корнеманн. — Мы не филантропы. Мы сознательно идем против того, что называется Россией. Искоренение большевизма, политический строй в России нас не интересует. Пускай большевизм останется с ними — где-нибудь за Уралом, в Сибири. Мы делаем сознательный поворот в политике Германии, великой Германии, — поворот на восток. Это борьба против степи. Политика на тысячу лет!.. Он выпил вина и кричал отдельными фразами: — Мы обрекаем этот народ на вымирание. Пускай он вымрет миллионами — мы не скрываем, что хотим этого, что это наша цель. Мы народ без пространства и мы хотим его получить и мы получим его, koste es, was es wolle!.. Это наша миссия на востоке.

— А если не удастся? — спросил майор.

— Не может не удасться. Если они нам подчинятся, они могут дальше существовать, как феллахи, как индусы у англичан. Если они не подчинятся, мы их истребим полностью. Мы дойдем до Волги, до Урала, там построим вал, пускай они идут в Азию. Европа будет европейской!

— Мы будем действовать против них, — снова вмешался барон, — как они действовали в свое время против туземцев. Мы построим крепости, дадим им сильные немецкие гарнизоны, и радиус их действия будем год за годом расширять. Как сами русские когда-то в Сибири против татар. Мы будем посылать штрафные экспедиции, да, да, Strafexpeditionen! — кричал он, глядя на Подберезкина.

Корнету было совершенно ясно, что тот нарочно кричал эти слова в его присутствии, съедаемый, по-видимому, какой-то злобой к русским или к России, и хотел сдержать себя, по опыту зная, что невозможно иностранцу понять Россию — книгу за семью печатями — и что поэтому бесполезно и глупо на них обижаться, но всё-таки не выдержал.