Возвращение красоты

— Ты же исповедовался во всем?

— Да, конечно.

— Ну тогда не сомневайся. Забудь об этом… что не простил. Просто поскорбеть за грехи надо… потерпеть…

Да я понимаю… просто… Все ведь могу: камень кладу, столярку, растяжку, штукатурку, потолок лепной, крышу — все, что надо, сделаю. Руки на месте, а душа — нет. Тяжело… Знаешь, что такое восемнадцать лет… пацан… Советский Союз… Мирная жизнь. Мамка, футбол, кино… А тут выдергивают вдруг. Надевают бронежилет, дают автомат, гранаты и говорят: иди убивай! Ты не представляешь… Я ведь такого там насмотрелся — не дай Бог никому… А вернулся домой — ничего не понимаю: где я, что вокруг, как жить?.. Ночью выхожу покурить, думаю: стоп, дальше нельзя, там минное поле! — а потом вдруг понимаю, что там клумба мамкина… По ночам родители за ноги, за руки держали — я все воевал… Две контузии, пулевые ранения, и живи как знаешь… Отец, помолись за меня. Я монахом хочу быть… Ну, дай я тебе хоть что-нибудь помогу вниз отнести… да вот хоть вещи в пакет сложу…

Мы прощаемся с ним сердечно, по-братски, — ставшие вдруг неожиданно, в несколько минут родными, — а я не перестаю удивляться… Боже мой! Ничего не меняется на Руси святой… Все те же разбойники… и дети в своем покаянии. До́роги они Тебе, Господи, — верую, потому что не праведников Ты пришел призвать, но грешников к покаянию. Вот и чудо нам из чудес, а другого — чего и искать?!

ПЛАЧ НА ГОРАХ

Может быть, все дело в этой растерзанной горной стране, с ее городами и храмами, лежащими ныне в руинах… в ее безымянных святых… в их молитвах за нас бестолковых?

Иногда в самые торжественные моменты, при стечении народа, при сиянии паникадил, посреди блистания риз, в громогласном фортиссимо хора, я вижу почти наяву бездонные небеса, дорогие сердцу холмы, поросшие лесом, качающуюся на ветру былинку, далекие горы в сиреневой дымке, слышу посвист ястреба, чувствую запах зацветающего чабреца, и сердце заходится от любви и боли, от сладкой тоски по настоящему, по святости, которая так очевидно почему-то чувствуется там — в окружении поруганных древних святынь, среди лесов, в тишине сердечной…

И как же отчетливо эта отрада противостоит усталости душевной, нравственной, которая накапливается от нашей человеческой повседневной искусственности… Сердце не выдерживает иногда, отпускает груз самых «обязательных», «всенепременных», «утвержденных» и «узаконенных» правил, от соблюдения которых почему-то становится с каждым днем не легче, а только труднее и труднее дышать…

Почему в повседневной и вроде бы правильной нашей церковной жизни так мало подлинной, чистой радости, так мало настоящего вдохновения и любви? Я не о каких-то восторгах говорю пиитических, а о том, что привело меня, да, думаю, и многих, в Церковь, о реальном и потрясающем опыте встречи человека с любящим Богом. О том, без чего, наверное, не пришел бы в храм никто и чего, увы, так не хватает в размеренной повседневной нашей «христианской» жизни.

Я хочу понять, как эту радость вернуть, как наполнить этой подлинной радостью жизнь! Личным трудом, подвигом? Да, конечно… Но ведь там, в горах, никакого подвига не было, когда благодать, сокрушенная радость ощущались так же явственно, как любовь при встрече с самым близким, дорогим человеком! И это чувство живое, поглощающее целиком, омывающее душу… оно ведь не раз и не два приходило… и почему-то именно в горах, в тишине и отстраненности от всего, в потрясающем чувстве незаслуженной, но реальной близости к тем, кто все эти древние святыни воздвигал и хранил с молитвой…

Это тема сокровенная, глубинная, но и важная, может быть, не для меня одного.

Да, я понимаю, что жизнь не может состоять из одних только радостей, что нужно трудиться, нести свой крест. Я все это понимаю и принимаю, конечно. Но я также понимаю отчетливо, что без этой вот самой встречи-прозрения, без встречи живой, радостной… без слез Фомы, прикоснувшегося к Господу… без его подломившихся коленей с возгласом ликующим: Господь мой и Бог мой[79] — без этого невозможно жить. Пусть не видя, веруя только, но душа должна прикасаться к Господу постоянно… действительно, явно! Как это важно! И это именно то, чего так страшно, мучительно не хватает в нашей повседневной церковной жизни. Нет, не подумайте, я не ропщу и не призываю к каким-то еще «самым правильным правилам» и реформам… Я просто понять хочу, что со мной происходит, да и со многими другими, как мне кажется, тоже: почему мы тлеем, а не горим, почему существуем, а не живем, почему томимся, а не пламенеем духом?!