Возвращение красоты

Все-таки трудная дорога дает себя знать усталостью, так что первая встреча с герондой и братией скита оказывается несколько скомканной и сумбурной. Хочется поначалу только одного — напиться воды, умыться и отдохнуть. И опять же, разумное устройство скита не отказывает нам в этой счастливой возможности. В первом же коридоре я обнаружил автомат с охлажденной водой (к слову — обычная для Греции вещь). В душевых недостатка тоже не оказалось, ну и келью нам выделили хоть и четырехместную, но зато вполне уютную и готовую к приему гостей… В семь часов колокольчик созывает всех на ужин…

Сразу расскажу о местном распорядке дня.

Подъем обыкновенно в 4-00 или 4-30 утра. В малом домовом храме Успения Богородицы вычитывается полунощница и утреня. В 6-00 — завтрак. Это кофе, хлеб, обязательно сыр — «тыри́» и вода. Дальше все расходятся по послушаниям, которые, как правило, вовсе не изнурительны. Главное дело монаха — молитва. Труд должен не мешать, а помогать этому делу. Хорошо это или плохо, но всю тяжелую, «черную» работу в афонских скитах делают наемные рабочие (в основном албанцы), причем за приличную плату. Здесь это в порядке вещей.

В 13-00 — обед, и до пяти часов отдых. В три часа дня обязательно традиционный кофе с «глико́» — сладостями. В 17-00 — вечерня, в семь вечера — ужин. Потом повечерие и отбой.

К слову сказать, еда в скиту совсем не аскетическая, так что меру своего воздержания каждый определяет сам. На обед вам предложат салат, сыр, рыбу с гарниром, тушеные овощи, хлеб собственной выпечки, обязательно фрукты — все это выставляется на стол на блюдах и противнях, а потом уж каждый сам накладывает себе в тарелку, сколько и чего хочет. Подается иногда и вино собственного приготовления. Надо заметить, что в Греции редко можно встретить сладкие десертные вина, в основном пьют сухие или полусухие, и монастырь в этом смысле не исключение.

В праздник к обычной трапезе добавляются еще какие-нибудь изысканные салаты и затейливые сладости, на которые Эллада вообще необыкновенно щедра.

В постные дни едят обыкновенно овощи, тушеную стручковую фасоль или кальмаров, толстые щупальца которых нарезаются кружками и также тушатся под соусом. Любопытно, что в некоторых монастырях (не афонских) монахи за трапезой спокойно едят мясо, но когда я признался, что иногда в среду ем рыбу, — это вызвало удивление, и мне объяснили, что постной в Греции считается только пища, не имеющая крови. В приложении к фауне это всевозможные моллюски: мидии, осьминоги, кальмары, а также десятиногие ракообразные и прочая морская бескровная живность, которой здесь — как у нас на базаре квашеной капусты.

…После ужина геронда Спиридон, приветливо похлопывая меня по плечу, объявил через переводчика, что на повечерии мне предстоит читать акафист Богородице. Я растерялся и стал объяснять, что не знаю греческий, но тут он полез в какой-то шкаф и извлек большую старую книгу. Книга оказалась русским канонником дореволюционного издания. На первой его странице было написано перьевой ручкой: «Монах Георгий. 1938 год».

Вместе с немногочисленной братией мы пришли в маленький уютный храм, и когда посреди службы мне кивнули, что, мол, пора — я начал читать. Странное это было, я вам скажу, ощущение — читать и слушать родной язык как будто впервые… осознавать и воспринимать его иначе, яснее и глубже, чем обычно, словно впервые открывая его для себя и для других…

Вообще, именно в Греции я по-настоящему проникся осознанием этого особенного призвания — быть русским! Сами греки говорили не раз: поймите, мы маленькая страна, и с нами по большому счету не слишком считаются. Развращенная, пресытившаяся Европа, обожествившая человеческие немощи, пороки и страсти, все более затягивает нас в орбиту своего влияния. Другое дело — вы. С вашей огромностью нельзя не считаться, и нас радует, что в России наконец возрождается Православие!..

После повечерия готовимся ко сну, греки-отцы (народ все больше молодой) долго еще веселятся, шутят, подначивают друг друга на приглушенно-греческом, потом гаснет свет и все погружаются в сосредоточенно-молчаливое ожидание сна…

III

На рассвете я слышал сквозь сон бодрый стук деревянного та́ландо: талан-до, та-та-ландо, та-талан-талан-талан-до… Отдаленно осознавал, что вроде как надо вставать, потому что что-то сейчас начнется (так запутался в греческих службах, что с уверенностью не мог сказать — что именно), но никакого оживления на соседних койках не заметил, разве что кто-то повернулся на другой бок, помолчал немного и снова вдохновенно и раскатисто захрапел… Я подождал, пока кто-нибудь встанет, подождал себе подождал… и проснулся через пару часов…

«Ничего, — утешает меня Серафим, — если наши не все проснулись, то что о тебе говорить, ты — гость». Ну гость… Впрочем, это мало убеждает. Надо было встать, да и все тут…