Возвращение любви

— Смотри, — сказал он, — какой красивый камень.

А она не могла оторваться от поразившей ее картины — безбрежной тайги. Петр догадался о ее состоянии и — как всегда умел делать — подлил масла в огонь:

— Где-то там в чащобах стоит Золотая Богиня, — сказал он. — Изваяние изумительной красоты…

— Что? — загорелась маленькая Елена.

И он стал рассказывать, как воинственные гунны похитили из далекой Италии прекрасную скульптуру из чистого золота, увезли на своих повозках в Приазовье, а когда истаял гуннский народ, другие, более сильные, умыкнули Золотую Богиню, увезли за Волгу, в просторы Великой степи. Но и те племена ослабли, их смяли тумены Чингизхана, и только небольшая горстка непокорных ушла на Север, в безбрежную приобскую тайгу, захватив творение великого итальянского мастера.

Потом Елена слышала об этой богине от местных стариков — те называли ее Золотой бабой.

Ее-то и искал чудной человек Иван.

Когда-нибудь при случае расскажет Елена Валерию об этой Золотой бабе, о которой читала и в книгах, они напишут письмо Ивану и обязательно узнают, не отчаялся ли тот в своих поисках, все ли еще верит, что она существует?

Теперь же не время и не место.

Теперь ей хотелось за шагом шаг пройти тот путь, что преодолел Валерий.

Глава четырнадцатая

— Что же было дальше? — тихо спросила Елена.

За окном светило солнце. В палате было так светло, что они даже забыли выключить ночник на стене. Длинные занавески с узором из красных цветов с желтыми сердечками трепетали от ветра, залетавшего в приоткрытую форточку.

— Дальше?.. — рассеянный взгляд Валерия скользнул по светлому линолеуму пола, по гладким стенам, окрашенным в светло-синий цвет и остановился на двухъярусном столике с лекарствами.

Елена видела, что ему тяжело говорить. Она боялась, что Валера оборвет разговор и замкнется. Боялась потому, что интуитивно чувствовала — только исповедь поможет ему. Тогда, может быть, дело пойдет на поправку.

— Мне кажется, Лена, временами я все забываю, — положил он теплую руку ей на плечо. — Может, это и к лучшему? Может, не надо ворошить прошлое?

— Надо, обязательно надо, — горячо возразила Елена. — Иначе этот груз постоянно будет давить на нас. Поначалу оно едва видно из-за горизонта. Но затем начнет разрастаться, набирать силу и в один прекрасный день разразится громом. И вместо дождя будут литься мои слезы. Ты хочешь этого?

— Нет, — твердо ответил Валерий. — И коли так, попытаемся углубиться в мой кошмар.

Вместо ответа она только сжала его руку и улыбнулась.

— Итак, дальше, — начал Валерий. — После того, как мне посчастливилось выбраться из тайги, я впал в полную прострацию. Наверное, со стороны об этом нельзя было догадаться. Я уверенно брал билет на «Метеор», затем на поезд, старательно отсчитывал при этом деньги, неторопливо обедал в столовой. Но внутренне все мое существо погрузилось в спячку.

— То есть, тебе все время хотелось спать? — попыталась уяснить Елена.

— Вовсе нет, — возразил Валерий. — Мне не хотелось спать, потому что я и так спал. Автоматически что-то делал, но мое сознание пребывало в беспробудном сне. Я напрочь утерял способность к самоконтролю и анализу. Понимание того, что мне удалось выскочить из самой пасти смерти, подействовало так оглушающе, что я чувствовал только тупое удивление — это я еще жив? Никаких других чувств не было. У меня, как ни странно, мелькнуло тогда: как, должно быть, счастливы животные! Им даже не приходит мысль сопротивляться влечениям сердца, инстинктам продления рода. А люди каких только сложностей не нагромоздят на самые простые чувства.

— Деградация? — во спасение, — словно про себя сказала Елена.

— Если хочешь — да. Жизнь из сострадания то и дело отбрасывает нас вниз по эволюционной лестнице. Тогда в ночной тайге, очутившись вдруг в полном одиночестве, я почувствовал пробуждение самых первобытных инстинктов — страха, голода, жажды, любовного томления. Животный страх возобладал над всем остальным.

— И ты думал об этом всю дорогу? — Елена не давала ему упустить нить.

— Нет, но долго. Больше ни о чем думать не хотелось. Я забрался на верхнюю полку в купе и спускался лишь изредка. Сна почти не было, лежал в оцепенении, не шелохнувшись. На конечной остановке, в Москве, последним вышел из вагона. Лишь когда за мной захлопнулись двери, когда опустевший состав тронулся, ко мне вдруг вернулась способность соображать и анализировать.

— И какая же была первая мысль? — Елена помогла мужу сесть на кровати и слегка взбила подушку у него за спиной.

— Что мне совершенно некуда пойти в этой равнодушной Москве. Что мне нечем заняться. И, наконец, — что мне совершенно не хочется жить. Эта последняя мысль была особенно нестерпимой и почему-то казалась сродни зубной боли. И тогда я впервые воспротивился ей. «Старик, — сказал себе, — оставь эту блажь. Жизнь не кончена, она прекрасна, удивительна. А теперь слушай мою команду! Нале-во! На вокзал шагом марш! Раз, раз, раз-два-три!»

— Это куда же раз-два-три?