Возвращение Мастера и Маргариты

– А кто спорит? – примирительно отозвался заскучавший Амарелло. Иностранцы считают, что здесь жизнь куда содержательней, чем, допустим, в Риме. Прогулка по лезвию бритвы вдохновляет ожиревших в благополучие людей. Местным тоже, кажется, совсем не скучно. Особи поматерей ловят кайф от сидения на пороховой бочке, а слабакам есть на что пенять. "Вот где–нибудь в другом месте и при других обстоятельствах, – думает такой мечтатель, – я бы развернулся на всю катушку. А тут ничего больше и не остается, как пить горькую и оплакивать загубленные дарования".

– Н-да… Москва – город не для слабых, – заметила Зелла. – Город чертовок. И все же я благодарна вам, экселенц, что мне позволено покинуть столицу. Сострадание – страшная болезнь для ведьм. Придется подлечиться.

– И мне, – вздохнул кот. – Вот ведь вы говорили, экселенц, ученье тьма. И, конечно, оказались правы. Я старался. Я стал специалистом по "горячей точке" с названием РФ. Я с головой нырнул в самые зловонные проблемы, вынюхивал наидерьмейшее дерьмо. Случай призвал меня под знамя карателей, дал в руки меч правосудия. И что ж? Оказывается, я так ничего и не понял. Изощрялся в приколах – это все, на что меня хватило. Полагаю, мы все сражены одним и тем же вирусом. Он называется состраданием, экселенц. Батон виновато склонил щекастую голову.

– Судя по новогодним сюрпризам в Госдуме, вы были не слишком деликатны, – заметил Роланд, наблюдая за кружащими над кремлевской башней воронами.

– Разве вы бы стали раздавать поощрительные призы, экселенц? возразил Амарелло.

– А было кому? – усмехнулся Роланд.

– Было! – с вызовом отозвался кот. – Было. – Он повернулся в профиль. – Кое–кто считает, что я похож на здешних героев. Только другой масти.

– На Горчакова? – с удивлением подняла бровь Зелла.

– Нет. На того, что ведет передачу про старую коммунальную квартиру. И еще того, который совершенно секретные газеты выпускает. То же, межу прочим – сотрудников СМИ. Здешние ребята, а совесть есть. И правильное понимание исторических катаклизмов. Да, нельзя проходить мимо положительных фактов, если быть справедливым. Могу перечислить героев по пальцам…

– И без тебя все всем прекрасно известно, – буркнул Амарелло. – Меня одна довольно приличная дама на рынке однажды приняла за очень популярного тут генерала. Того, что все с мафией сражался.

– Понятно. Только его, вроде жена застрелила, – с невиннейшим видом уточнил кот. – Выводы: не женись.

– А ведь в стрельбе жена вовсе не при чем, – подал голос Шарль, взобравшийся на самую высокую тумбу. Он созерцал окрестности и шлифовал ногти напильником, который извлек из оранжевого комбинезона. – Засиделись мы тут. Приросли. Прямо "мыльная опера" с элементами триллера.

– Кажется, никто не скучал. Прелестный климат и какой дивный народ! Роланд мечтательно щурился на горящие в последних лучах стекла. – Воруют, наушничают, завидуют, сплетничают, лгут, лодырничают в общей своей массе. Но какая широта помыслов! Какой размах безалаберности, души прекрасных порывов! Войну выстоят, предателей простят, с врагом поделятся последним куском хлеба. А почему?

– Беспринципность, аморфность души, – сделал выводы Шарль.

– Любовь? – предположила Зелла. – В здешних краях сохранилась вымирающая традиция: мужчина и женщина любят друг друга. Чаще всего, без каких–либо на то оснований. Бескорыстно!

– Но не только это удивляет меня в россиянах, – нахмурился Роланд. – У них у всех, кроме самых продвинутых по своей сатанинской сути индивидуумов, засела в кишках ЕГО идейка. Они и не знают, и не верят, а животом чуют все, обитающие на этом шарике – братья и сестры. Поэтому женщина, у которой фашисты расстреляли детей, протягивала хлеб пленному немцу. А самый нищий и падший бродяга делится водкой с себе подобным… Впрочем, потом его же и ограбит.

– Не преувеличивайте, экселенц. "Русская душевность" – исторический миф. А безалаберность, беспринципность – их общий родовой знак. Причем, вот обратите внимание на настоящий момент – сплошной парадокс: возрождение веры и православия сочетается с усилением общегосударственного бандитизма.

– В такой обстановке трудно работать, – гнул свое Амарелло, вжившийся в роль российского генерала. – Не поймешь, кто за кого, кто против, кого грудью прикрывать, кого в капусту рубить.

– Кончаем прения, – объявил Роланд. – Солнце село, сумерки сгущаются. Мы должны покинуть город под покровом тьмы. Он повел плечами, сбрасывая люминесцентный, горящий в сумерках комбинезон. Длинный дорожный плащ окутал его плечи, падая к серебряным шпорам высоких сапог. Освободились от униформы финских ремонтников и остальные члены свиты, оставшись в своем привычном московском облике.

В отдалении лязгнула металлическая дверь, прошаркали и остановились совсем близко от сидевших тяжелые шаги.

– Ага! К нам идут. Я так ждал! – обрадовался Батон. – Предупреждаю буду отстреливаться. – Он вытянул лапу с оттопыренным коротким пальцем.

– Боги, о Боги! – горестно произнес тихий голос. Между труб показался невысокий человек, растерянно отпрянувший при виде "бригады".