Возвращение на Голгофу

Пользуясь передыхом, комбат возобновил боевую учебу артиллеристов. Расчёты снимали орудия с позиций, выкатывали их на прямую наводку, снова устанавливали для стрельбы с закрытых огневых позиций, отрабатывали батареей выстраивание веера и тренировали наводку орудий не только со штатными наводчиками, но и с толковыми запасными, отобранными с других орудийных номеров. Батарея получила пополнение, однако до штатной численности всё равно не добрали. Но самое удивительное — в батарее появилась женщина. На должность санинструктора после бестолкового ефрейтора Тимохина пришла девушка — сержант медицинской службы Наталья Фомина. Комбат искренне считал, что женщине не место в батарее, находящейся на передовой. Скорее уж в полковой санчасти или медсанбате. А в батарее пусть будет хоть завалящий, но всё же мужик. Уж больно опасно, да и в бытовом отношении — сложно. Вокруг мужики, и для них нет никаких ограничений и условностей. А женщине всё надо отдельно, а как это сделать в поле, да ещё зимой? Отдельный блиндаж или уборную для неё не построишь. Но видя, как радуется приходу девушки его заместитель Петр Рогов, комбат сдался, и в батарее появился толковый санинструктор.

С приходом медика начались уже забытые проверки солдат на вшивость. Санитарное начальство обеспокоилось случаями вспышек тифа, стало требовать осмотры, отчёты… Зато под это дело удалось выбить мыло, мочалки и ножницы для стрижки. С опаской, но регулярно топили баньку, и солдаты наконец-то привели себя в порядок. Долго ждали, когда до батареи дойдёт очередь на специальную машину для прожарки одежды, чтобы добить вшей до конца. Радовались, как дети, когда утром после суточной обработки получили форму и белье, очищенные от кровожадных злыдней.

Больше всего донимали солдат ночные караулы. Батарея стояла отдельно, и вся караульная служба лежала на их плечах. Ходили в караул каждые три дня. Как же не хотелось Иосифу этим вечером уходить из тёплого дома в стылую декабрьскую ночь, но пришла его очередь менять караульного. Он поплотнее запахнул шинель, поглубже натянул шапку-ушанку, забросил на плечо ремень автомата и вышел на улицу. Сменщик уже дожидался его в условленном месте, пробубнил, что ничего подозрительного им замечено не было, и побежал в дом отогреваться. Иосиф обходил дома посёлка не спеша, в установленном порядке. Сделав круг, он вернулся к дому, зашёл в сад, замер, прижавшись к стволу старой яблони. Глаза сами собой закрывались, приходилось усилием воли сбрасывать сон. Но сон всё накатывал и накатывал мягкими волнами. И все же он услышал, как сначала едва слышно стукнула задняя дверь сарая, листья зашуршали под легкими крадущимися шагами, увидел, как тень промелькнула за деревьями сада. Иосиф осторожно двинулся вслед за тенью. За садом тянулся небольшой овраг, поросший орешником и ольхой. Спустился чуть вниз и сразу услышал приглушенный разговор, говорили по-немецки мужчина и женщина. Он различал только их силуэты. Женщина — похоже, мать немецкого семейства, жившего в сарае. Мужчина — явно молодой, в форме. Иосиф сделал несколько шагов вперёд, взял автомат на изготовку, крикнул:

— Хенде хох!

Женщина отчаянно заголосила и осела на землю. Мужчина низко пригнулся, подхватил с земли «шмайсер», петляя, кинулся бежать в глубь оврага. Иосиф бросился за ним с криком:

— Стой, стрелять буду.

Немец на бегу дал короткую очередь, пули пролетели в стороне. Иосиф смутно видел впереди силуэт убегающего, остановился, вскинул автомат и длинной очередью слева направо прочертил темноту. Раздался стон и глухой звук падающего на землю тела. Иосиф остановился. Подходить к упавшему он поосторожился, опасаясь встречных выстрелов. Немка, плача в голос, пробежала мимо него, упала на колени перед недвижным телом. Странно, но Иосиф не испытал облегчения от счастливого исхода опасной ситуации. Радости не было, тяжесть легла на сердце. Ребята, примчавшиеся на стрельбу, кинулись к немке, закрывавшей собой убитого, с трудом оттащили её в сторону. В свете фонарика на земле лежало скрюченное тело молодого фольксштурмовца.

— Кто этот солдат? — Ефим тряс немку за плечи.

Та подняла голову, посмотрела на сержанта закатившимися глазами.

— Мой старший сын, мой Пауль. — Она снова упала на землю, подползла к телу, замерла, положив голову на его грудь, пытаясь расслышать биение жизни в уже мёртвом теле.

Солдаты обыскали тело, понесли в сарай. Ефим подобрал автомат немца. Вместе с Колькой они подняли женщину с земли и под руки повели в дом. Усадили на стул, дали кружку воды. Она пыталась пить, но руки ходили ходуном, она захлебывалась, всхлипывала и, дрожа всем телом, всё время что-то бормотала.

— Что она говорит? — Колька подозвал Ефима поближе.

Ефим сквозь рыдания немки пытался разобрать слова.

— Она себя винит. Сына призвали в фольксштурм пару месяцев назад, ему всего семнадцать лет. Пауль уже приходил в деревню, она уговорила его прийти сегодня и сдаться. А тут такое… Он просто испугался и побежал. Просто испугался. Она не сумела удержать его.