Возвращение на Голгофу

— Дураки полные у вас там в управлении сидят. Кох твой хоть и повар, но ничего не смыслит в военной кухне. Сейчас не четырнадцатый год. Русские так дадут своими танковыми корпусами, что один он сбежать и успеет.

— А правда говорят, что русские лютуют, они что, дикие совсем?

— Они такие же дикие, как и мы. После того, что мы сделали с их городами, домами и людьми, ждать чего-то хорошего от них не приходится. Уходить надо гражданским скорее. Слышишь? Уходить!

Разговор с Петером тяготил фельдфебеля, он заспешил вниз, оставив наблюдателя на башне в одиночестве.

Мороз забирал всё круче, быстро холодало, без топки печки было не обойтись, а это опасно. Труба дома торчала над крышей невысоко и заслонялась стеной кирхи, но предательский дым в мороз поднимается высоко вверх. Надо закончить топку еще до сумерек, при блеклом зимнем дне дым не так заметен. Юрген собрал три охапки самых сухих дров, чтобы дым шел белесый, почти бесцветный, растопил печку, сначала сильно, затем прикрыл поддувало, уменьшив жар. Курт завел журнал наблюдений, сделал в нём первые записи. К этому времени Юрген принес котелок с кипятком, заварил овсяный кофе, разлил по двум кружкам. У горячего пойла и намека не было на запах и вкус того старого доброго кофе, но горячему, да ещё с сахаром напитку намерзнувшиеся на морозе солдаты и так рады.

Бывший студент в солдатской форме выглядел нелепо — неуклюжий, долговязый увалень в плохо подогнанной шинели и отвисших на заду штанах. Он заметно робел перед фельдфебелем, на вопросы отвечал путано, но, в конце концов, некоторой ясности добиться удалось. Призвали парня этой осенью с юридического факультета Кёнигсбергского университета, уже с предпоследнего семестра. Учился он морскому праву, глубоко интересовался своей наукой, так как жил в морском городе, да и родился в Гамбурге. Это была уже вторая попытка забрать его в армию. Первый раз его вызвали на призывной пункт во время летних каникул 1942 года в Гамбурге. Тогда он пришёл на комиссию вместе с матерью и, пока проходил нудную и долгую процедуру документальной и медицинской проверки, переутомился и грохнулся в обморок. Упал плашмя, как стоял, сильно, в кровь разбил лицо. Перепуганные врачи и члены комиссии быстренько оформили ему отсрочку от службы и, избавляясь от лишних хлопот, отправили домой в сопровождении мамы. В конце лета 1944 года было уже не до тонкостей, и забрали его на этот раз в Кёнигсберге сразу, без всяких осмотров и сомнений. Фельдфебелю казалось странным, что парень из одного морского университетского города приехал в другой морской город поступать в университет, и он прямо спросил Юргена об этом.

— А мне понравилось в самом восточном краю Германии. Летние каникулы перед выпускным классом я проводил здесь частным учителем. Меня позвали работать в посёлок Другенен, это по дороге из Кёнигсберга в Раушен. Такого волшебного лета я никогда еще не видел, спелая пшеница на полях, чистая вода в озёрах и море, и девушка, в которую я влюбился, с пшеничной копной волос на гордо посаженной голове. Я влюбился и в полуостров Земланд. Съездил в Кёнигсберг, зашёл в университет, и он произвёл на меня сильное впечатление. Так я и решил учиться в Альбертине. На следующий год стал студентом в Кёнигсберге.

Юрген рассказывал свою университетскую историю, и лицо его светилось вдохновением, да и сам он обрёл уверенность, какой совсем не излучал в солдатском своём обличье. Осмелев, он спросил фельдфебеля, кем бы он хотел стать, если бы не война. И к своему удивлению, Курт, который всё, что касалось его юношеских, да и теперешних мечтаний, держал глубоко в себе, подробно рассказал этому мальчишке-студенту о своих так и не сбывшихся планах, о любви к животным и мечте стать ветеринарным врачом. Заговорили о том, почему такие мечты не сбываются, а начинается война, о которой большинство солдат и не думало. Да и как желать войны немцам после страшных лет прошлой. Однако какая-то сила затянула в воронку войны миллионы людей по их воле, или против их воли, или по некой сверхволе, генерируемой мистическим холериком. А может, это биологическая особенность человеческой породы: легче и быстрее всего мужчины объединяются для убийства других мужчин.

Через день они уже собрали кое-какие данные по русской батарее. Сколько солдат и офицеров разместились в посёлке, где и какие стоят пушки, распорядок дня. Наблюдатели попривыкли к своим подопечным и даже завидовали им. Особенно когда три раза за день точно, как по часам, русским подавалась горячая пища, а они здесь мерзли и сидели на скудном пайке. Особенно это злило Петера. Как-то в обеденное время Курт поднялся на башню. Наблюдение вёл Петер. Смотрел он не в бинокль, а в прицел снайперской винтовки. Курт забрал винтовку, аккуратно положил на место.

— У тебя есть бинокль и стереотруба, вот в них и смотри. Нечего трогать винтовку. Не для этого она.

— Что ты носишься с этой пукалкой? Винтовка как винтовка, не золотая. Как далеко она хоть стреляет-то?