Возвращение на родину

— Странно. Я тут лежал и спал и дверь была заперта от непогоды, как вдруг, минут пять назад, я проснулся (у меня чуткий сон) оттого, что где-то совсем рядом женское платье по вереску прошуршало, и еще я услышал, что плачет она, эта женщина. Я встал и высунул фонарь, и как раз там, куда свет еще доставал, я увидел женщину; она отвернулась, когда свет упал на нее, и скорей, скорей пошла туда, вниз. Я повесил фонарь обратно, и любопытство меня взяло, живо оделся — и за ней, но ее уже и след простыл. Вот где я был, когда вы подошли, ну, а потом я вас увидел и подумал, что это опять она.

— Может, из поселка кто-нибудь? Домой возвращалась?

— Нет. Слишком поздно. Да и платье по вереску как-то вроде свистело, так только от шелка бывает.

— Ну, так уже, значит, не я. У меня платье, видишь, не шелковое… Скажи, мы сейчас не где-нибудь на пути между Мистовером и гостиницей?

— Да около того.

— А вдруг это она! Диггори, я должна сейчас же идти!

Венн не успел еще фонарь отцепить, как она уже выпрыгнула из фургона; он спрыгнул следом.

— Я понесу ребенка, мэм, — сказал он. — Вы, наверно, устали.

Секунду Томазин колебалась, потом передала ребенка в руки Венна.

— Не прижимай ее слишком сильно, Диггори, — сказала она, — не сделай больно ее ручкам. И закрывай ее сверху плащом — вот так, чтобы дождь не попадал ей на личико.

— Все исполню, — с жаром отвечал Венн. — Как будто я могу сделать больно чему-нибудь, что вам принадлежит!

— Я хотела сказать — нечаянно, — поправилась Томазин.

— Ребенок-то сухой, а вы вот, кажется, промокли, — сказал охряник, когда, готовясь запереть дверь, заметил на полу кольцо из капель в том месте, где раньше стояла Томазин.

Томазин послушно шла за ним, а он двигался не спеша, сворачивал то направо, то налево, в обход более крупных кустов, временами останавливался и, прикрыв фонарь, оглядывался назад, стараясь определить положение Дождевого кургана, высившегося за ними, — чтобы идти правильно, надо было все время иметь его у себя за спиной.

— Диггори, дождь там на ребенка не капает, ты уверен?

— Ни капли не проходит, будьте покойны. А сколько ему времени, мэм?

— Ему! — укоризненно сказала Томазин. — Неужели не видно сразу, что это девочка? Ей почти два месяца. Далеко еще до гостиницы?

— Чуть больше четверти мили.

— Ты не можешь идти немножко быстрее?

— Я боялся, что вам трудно будет за мной поспевать.

— Мне надо скорее, скорее домой. А, вон и свет в окне!

— Это не в окне. По-моему, это фонарь на двуколке.

— Ах! — воскликнула Томазин в отчаянии. — Зачем только я не пошла раньше! Дай мне ребенка, Диггори, тебе незачем идти дальше.

— Нет, я пойду с вами до конца. Между этим светом и нами трясина, вы там по шею увязнете, если я вас кругом не обведу.

— Но ведь свет в гостинице, а перед ней нет никакой трясины.

— Нет, свет пониже гостиницы — ярдов на двести — триста.

— Все равно, — торопливо сказала Томазин. — Иди на свет, а не к гостинице.

— Хорошо, — ответил Венн, покорно поворачиваясь, и, помолчав, добавил: — Сказали б вы мне все-таки, что у вас за беда стряслась. Разве я вам еще не доказал, что мне можно довериться?

— Бывает такое, чего нельзя сказать тому, кто… тому, кто… Но тут ее голос оборвался, и больше она ничего не смогла выговорить.

Глава IX

Свет и звуки сводят путников вместе

Увидев в восемь часов сигнал Юстасии, Уайлдив немедленно изготовился помогать ей в бегстве и, как он надеялся, сопровождать ее. Он был несколько взволнован, и то, как он сообщил Томазин о своей предполагаемой поездке, само по себе могло вызвать ее подозрения. Когда она легла, он собрал вещи, какие могли понадобиться в дороге, потом пошел наверх, и достал из денежной шкатулки порядочную сумму в банкнотах, которую ему авансировали на расходы, связанные с переездом, под обеспечение имуществом, во владение коим он вскоре должен был вступить.

Затем он пошел в конюшню и каретный сарай — проверить, в достаточно ли хорошем состоянии лошадь, двуколка и сбруя, чтобы выдержать дальнюю поездку. Там он провел около получаса, и когда возвращался домой, то не имел никаких сомнений в том, что Томазин мирно спит в постели. Паренька, что работал в конюшне, он отпустил, дав ему понять, что выедет утром часа в три-четыре, время необычное, но не столь странное, как полночь, на которую они сговорились с Юстасией, так как пароход отходил из Бедмута между часом и двумя.