Возвращение призраков

Даже после смерти отца маленький Саймон боялся. Он по-прежнему смотрел на входную дверь со страхом в глазах, когда слышал звуки снаружи, хотя она заверяла его, что отца нет, что он больше не будет их беспокоить, что теперь они на самом деле остались вдвоем. Вместе… Но оставались кошмары, шаги на лестнице, когда там на самом деле никого не было, никто не крался в его комнату мучить его, проделывать эти ужасные вещи…

Одна лицевая, одна изнаночная, одна, лицевая, одна изнаночная, одна лицевая…

Брось это, Эллен! Забудь все. Он умер. Теперь остались только она и Саймон. Что бы ни говорили другие, во что бы ни верили. Что они знают? Они думают, что Саймон покинул ее, но нет, он никогда ее не покинет, ее Саймон. Он слишком любит свою мамочку. Она объяснила тогда священнику, но он только отругал ее, сказал, что это неправда, что Саймон… что Саймон…

Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая…

Ее проворные пальцы двигались все быстрее, быстрее, за их мельканием было не уследить. Ряды были забыты, рисунок стал беспорядочным.

Но где же Саймон теперь? Сегодня? Вчера? Позавчера? Почему он не вернулся? Неужели он осудил… осудил…

…Меня?..

Позвякивание спиц прекратилось. В комнате снова стало тихо.

Разве он мог осудить… свою мать? О, Саймон, то была не моя вина, я же не знала… не понимала того… что твой отец… делал… с тобой…

Она вернулась к вязанию, ее движения замедлились, словно руки налились свинцом.

Одна… лицевая… одна… изнаночная… одна… спустить…

Звук на лестнице.

Она повернула голову. Прислушалась.

Он снова пришел. Но звук доносится сверху, не с лестницы, — обычный, самый обычный повседневный шум.

Эллен началу подниматься с кресла.

Красный клубок шерсти соскользнул со скамеечки и покатился по полу, разматываясь. Эллен посмотрела на потолок. Звук, такой явственный, такой-такой нормальный, повторился. Звук воды. Вода тихо плескалась.

Саймон любил играть в воде.

Саймон любил купаться в ванне.

До последнего раза…

Она выронила вязанье, спицы звякнули последний раз, упав на пол.

— Саймон?.. — тихо, неуверенно позвала она.

Снова легкий всплеск.

Эллен шагнула к лестнице.

— Саймон, ты вернулся?

На губах заиграла улыбка, такая же неуверенная, как и голос.

Эллен продолжила свой путь к лестнице, глядя вверх, страстно надеясь увидеть на площадке умершего сына. Но нет, конечно нет, его там нет. Звук доносился из ванной. Саймон в ванной, резвится в воде, как резвился всегда.

Она ступила на первую ступеньку. На другую.

— Саймон? — на этот раз погромче повторила Эллен, и ее шаги ускорились.

Она споткнулась и, чтобы не упасть, схватилась рукой за верхнюю ступеньку. Подняться наверх не заняло много времени, и через несколько мгновений Эллен стояла на маленькой площадке, выходящей к спальням и ванной.

Дверь в ванную была приоткрыта.

В ванне был Саймон. В ванне был Саймон. На том самом месте, где… невозможно допустить такое… где он…

— Саймон!

Плесканье прекратилось.

— Саймон, — на этот раз она прошептала его имя. — Я иду к тебе.

Улыбка, уже более уверенная, вернулась к ней.

Эллен подняла руку, чтобы открыть дверь в ванную, но сдерживала свое нетерпение, чтобы не напугать мальчика — испугавшись, он может вновь исчезнуть, раствориться в воздухе, как раньше.

Она тихонько надавила на дверь.

И закричала, увидев, что нечто ужасное, темное, нагнувшись к ванне, частично заслонило собой крохотную белую фигурку и держит ее под водой своими обугленными руками.

9

Преподобный Эдмунд Локвуд казался ниже из-за ссутуленных плеч и изможденности, оставившей тени под глазами и на щеках. Глядя на священника, стоящего у окна гостиной и смотрящего на лес, Эш заключил, что в прошлом он, ростом выше шести футов, несомненно, производил внушительное впечатление. Наружность преподобного говорила о его глубокой внутренней убежденности. Зачесанные за уши волосы представляли собой смесь седого и черного и подчеркивали высокий лоб, а нос, по-видимому, был когда-то сломан, поскольку крючком загнулся немного вправо. Отец имел мало сходства с дочерью, если не считать глаз, но и они были несколько светлее. Они показались Эшу такими пронзительными, что ему стало не по себе под их пристальным взглядом, когда Грейс представляла его отцу. Исследователь отвел глаза, возможно испугавшись, что Локвуд разглядит в них цинизм.

При рукопожатии он удивился отсутствию силы в руке священника, но потом заметил его деформированные, покрасневшие и распухшие от артрита суставы. Наверное, всякое усилие причиняло преподобному Локвуду ощутимую боль.