Возвращение росомахи

— А может, с жировки? — предположил я.

Охотник глянул удивленно.

— Ты своей башкой думай. Смотри — прыжки большие, лапки прямо ставит — легкая пока. Поест — потяжелеет, прыжок короткий будет, лапки елочкой станут.

Я смущенно молчал. Сколько же нужно наблюдательности, чтобы подметить все это!

Под елями виднелись смолистые чешуйки шишек, выдавая места ее кормежки.

— Видишь, белка кормилась?

Я кивнул.

— А где шишку грызла?

— Как где? На ели.

Лукса покачал головой:

— На снегу. Чешуйки плотной кучкой лежат. Когда на дереве грызет, чешуйки широко разбросаны. Чем выше, тем шире.

В этот момент раздался быстро удаляющийся треск сучьев. Мы побежали посмотреть, кто так проворно ретировался. Вскоре увидели на снегу рваные ямы от громадных прыжков. Тут же лежка, промятая до земли.

— Как думаешь, кто был? — еще раз решил проэкзаменовать меня наставник.

— Олень, — уклончиво ответил я и стал лихорадочно искать глазами помет, чтобы по форме шариков определить — лось или изюбрь.

— Ты мне голову не морочь. Какой олень? — напирал Лукса.

— Лось.

— Сам ты лось… горбатый! Говорил тебе вчера: сохатый рысью уходит. Этот прыжками ушел. Изюбрь был. Смотри сюда и запоминай. Видишь, снег копытами исчиркан. Изюбрь так чиркает, лось высоко ноги поднимает — снег не чиркает.

Видя, что я совсем скис, ободряюще добавил:

— Ничего, бата[6]! Поживешь в тайге, всему научишься. Даже по-звериному думать.

На пологой седловине пересекли след бурого медведя, тянущийся в сторону господствующей над окрестностями горы Лысый Дед. Его округлая макушка в белых прожилках снега и серых мазках каменистых осыпей была совершенно безлесой. Эта особенность, похоже, и определила название.

— Миша чего-то припозднился. Они обычно под первый снег залегают.

На обратном пути вышли на крутобережье широкого, но не глубокого залива — излюбленного места нереста кеты. От Хора он отделен полосой земли, заросшей густым пойменным лесом, сплошь перевитым лианами китайского лимонника и актинидий.

На мгновение взгляд почему-то задержался на группе деревьев. Не поняв сразу, что именно привлекло мое внимание, пригляделся. Пять могучих ильмов стояли как бы полукругом, обращенным открытой стороной в залив. Перед ними — проплешина, в центре которой три потемневших деревянных столбика, заостренных кверху. Когда подошли поближе, увидел, что это идолы. Грубо вытесанные, длинные потрескавшиеся и потемневшие лица равнодушно взирали на водную гладь. Я вопросительно взглянул на Луксу.

— Наши лесные духи. Большой — Хозяин, а эти двое — жена и слуга. Хозяин помогает в охоте и рыбалке, — вполголоса пояснил он.

Достав из кармана сухарь, охотник подошел к столбикам, почтительно положил его у ног Хозяина и спустился к воде. Я задержался, чтобы сделать снимки.

— Ничего не трогал? — не сводя с меня глаз, спросил Лукса, когда я догнал его.

— Нет. Сфотографировал только.

— Тогда ладно. Давай рыбу собирать. Рыбы беда как много надо. Собак кормить и на приманку.

Переступая по валунам, мы вытащили сучковатой жердью с мелководья десятка четыре кетин и сложили в кучу. В этих рыбинах трудно было признать красавца океанского лосося. Серебристый наряд сменился на буро-красный. Челюсти хищно изогнулись и устрашающе поблескивали серповидными зубами, выросшими за время хода на нерест. Некоторые самцы еще вяло шевелили плавниками, изо всех сил стараясь не завалиться на бок. До последней минуты своей жизни они охраняли нерестилище — терку от прожорливых ленков и хариусов.

Во время нереста в августе и сентябре сквозь чистую воду хорошо видно, как самка с силой трется о дно, покрытое мелкими камешками. Припав к образовавшемуся углублению, она сжимает и разжимает брюшные мускулы до тех пор, пока лавина лучистых, янтарных икринок не вырвется наружу и не осядет в лунке. Плавающий рядом возбужденный самец изливает на них молоки и присыпает оплодотворенную икру галькой. Весной из нее выведутся крохотные мальки. Окрепнув в горной речке с холодной, богатой кислородом водой, они скатятся в море. А через несколько лет уже взрослыми возвратятся на родное нерестилище. Ничто не может остановить их на пути к нему. Настойчивость и сила рыб, поднимающихся даже по двухметровым сливам, восхищает. Отметав икру, они также погибнут, чтобы дать жизнь новому поколению.

— Мало нынче кеты. Раньше, бывало, в два слоя лежали. Тысячи на зиму готовили.

— Солили?

— Как солить? Где столько соли взять?..

Брюхо и спину вдоль хребта резали и сушили под навесами на ветру.

— А мясо летом как хранили?

— Чуть варили, чтобы кровь свернулась. Потом резали на пластины и, как рыбу, вешали.

Пока мы собирали кету, Пират с Индусом, бегая наперегонки по берегу, обнаружили затаившуюся под выворотнем енотовидную собаку и с лаем выгнали ее оттуда.

Она напоминала заурядную дворняжку с короткими ногами. Неуклюжа, приземиста, ужасно лохмата. Мех густой и пышный, серо-бурый с желтоватым оттенком. Мордочка короткая, глаза смотрят покорно, как бы прося пощады. Это, пожалуй, самое безропотное и беззащитное существо в Сихотэ-Алиньской тайге.