Возвращение с Западного фронта

– Там многое изменилось, – ответил я, глядя на его круглое, упитанное лицо с бесцветными ресницами. Осужденный двумя специалистами на смерть, этот человек все-таки выздоровел. В остальном он меня нисколько не интересовал.

– Придется подыскать себе какую-то работу, – сказал он. – Как там в этом отношении?

Я пожал плечами. Стоило ли объяснять ему, что, вероятнее всего, он ничего не найдет. Он и сам достаточно скоро это поймет.

– Есть у вас связи, друзья или что-нибудь в этом роде?

– Друзья… сами небось знаете… – Он иронически улыбнулся. – Когда у тебя вдруг кончаются деньги, они отскакивают от тебя, как блохи от мертвой собаки.

– Тогда вам будет трудно.

Он наморщил лоб.

– Понятия не имею, чем это все кончится. Осталось у меня всего несколько сотен марок. А если в последнее время я чему и научился, то только одному – расшвыривать деньги. Видимо, мой профессор и в самом деле был прав, но в другом смысле: именно через два отпущенных мне года я действительно сыграю в ящик… но при помощи пули.

И тут меня вдруг охватило какое-то бессмысленное бешенство против этого дурацкого болтуна. Неужто он так и не уразумел, что такое жизнь? Впереди меня шли Пат и Антонио. Я смотрел на ее тоненькую от болезни шею, я понимал, как ей хочется жить, и в эту минуту готов был убить Рота, если бы это могло спасти Пат.

Поезд ушел. Рот махал шляпой. Провожающие выкрикивали ему вдогонку пожелания всевозможных благ и смеялись. Какая-то девушка, спотыкаясь, бежала по перрону и срывающимся высоким голосом вопила: «До свидания! До свидания!» Потом она вернулась и разразилась слезами. Остальные вроде бы смутились.

– Эй! – крикнул Антонио. – За плач на вокзале штраф! Старый закон нашего санатория! Штраф в фонд следующего праздника!

Величественно он протянул ей открытую ладонь. Все захохотали. Девушка улыбнулась сквозь слезы, стекавшие по ее жалкому востроносому лицу, и достала из кармана пальто обшарпанный кошелек. Мне стало совсем плохо от всех этих лиц вокруг меня, от этого наигранного смеха, от этого судорожно-мучительного, деланного веселья, от всех этих гримас…

– Пойдем, – сказал я Пат и крепко взял ее под руку. Молча мы прошли по деревенской улице. В ближайшей кондитерской я купил коробку конфет.

– Жареный миндаль, – сказал я и протянул ей покупку. – Кажется, ты любишь.

– Робби… – сказала Пат, и ее губы задрожали.

– Погоди еще минутку, – ответил я и быстро направился к расположенному рядом цветочному магазину. Немного успокоившись, я вышел оттуда с розами.

– Робби… – снова сказала Пат.

Я довольно жалко улыбнулся:

– На старости лет из меня получится истинный кавалер, тебе не кажется, Пат?

Я не понимал, что на нас вдруг нашло. Вероятно, подействовала атмосфера идиотских проводов на вокзале. Словно на нас легла какая-то свинцовая тень, словно задул ветер, сметающий все, что с таким трудом стремишься удержать. Вдруг мы оказались не более чем двумя заблудившимися детьми, которые не знают, как им быть, и очень стараются вести себя мужественно.

– Давай выпьем что-нибудь, – сказал я.

Она кивнула. Мы зашли в первое попавшееся кафе и сели за пустой столик у окна.

– Что тебе заказать, Пат?

– Рому, – сказала она и посмотрела на меня.

– Рому, – повторил я и нашарил под столом ее руку. Она крепко прижала свою ладонь к моей.

Принесли ром. Это был «Баккарди» с лимоном.

– За тебя, старый мой дружок! – сказала Пат и подняла рюмку.

– За тебя, мой старый добрый дружище! – сказал я.

Мы посидели еще немного.

– Иной раз все как-то очень странно, верно? – сказала Пат.

– Да, сперва странно. А потом проходит.

Она кивнула. Тесно прижавшись друг к другу, мы пошли дальше. От лошадей, запряженных в сани, шел пар. Навстречу нам двигались загорелые лыжники и хоккеисты в красно-белых свитерах. Жизнь бурлила.

– Как ты себя чувствуешь, Пат? – спросил я.

– Хорошо, Робби.

– Нас с тобой ничто не одолеет, правда?

– Правда, дорогой. – Она прижала мою руку к себе.

Улица опустела. Над заснеженными горами раскинулся розовый полог заката.

– Пат, – сказал я, – ты еще не знаешь, что мы располагаем кучей денег – Кестер прислал.

Она остановилась.

– Так это же здорово, Робби! Значит, мы еще сможем как следует кутнуть?

– Запросто, – сказал я. – Сколько душе будет угодно.

– Тогда пойдем в субботу в курзал. Там состоится последний большой бал года.

– Но ведь тебе не разрешают выходить по вечерам.

– Это запрещено почти всем, однако все преспокойно выходят.

На моем лице отразилось опасение.

– Робби, – сказала Пат, – когда тебя здесь не было, я строго соблюдала все, что мне предписывалось. От перепуга стала совсем паинькой. Но все оказалось впустую. Мне стало хуже. Не перебивай меня – заранее знаю, что ты скажешь. И также знаю, что поставлено на карту. Но в оставшееся мне время, когда ты рядом, разреши мне делать все, что я захочу.