Возвращение Скорпиона

— А во-вторых… Интересно, как ты это себе представляешь? Мы втроем — ты, я и Кузнец, который тут вообще ни ухом ни рылом, залегли бы в засаде и подстрелили Славку, едва он высунул нос? — Доктор исторических наук покачал головой: — Я не ты, я так не могу.

"А я могу? — подумал я. — Да, наверное, я действительно — так могу…" Вслух же сказал:

— Ладно, ангел-хранитель… Эй, а может, мне и правда называть тебя теперь Ангелом-Хранителем? Да и звучит это, по-моему, даже лучше, чем "Профессор"! Ладно… но тогда, о гуманнейший из гуманных, просвети-ка меня, садиста, почему же ты обрёк Кота на такую ужасную смерть? Или здесь снова какие-то "нюансы"?

Лицо Профессора исказила не то гримаса, не то улыбка.

— А если бы я этого не сделал, думаешь, нам пришлось бы легче?

— В смысле? — не въехал я. И попросил: — Ну разжуй, разжуй, а то у меня мозги уже совсем не варят.

Он дёрнул плечом, и я вдруг заметил, что руки Профессора дрожат.

— После всего, что произошло, оставлять Кота в живых было нельзя, — наконец глухо проговорил он. — Иначе нам крышка.

Я задумался, ненадолго.

— Да, тут ты прав. Лучше уж он, чем мы. И всё же… И всё же гораздо логичнее было бы…

Профессор хмыкнул:

— Слушай, какой же ты все-таки прагматик и циник. В сравнении с тобой даже я — романтик. Ну неужели в тебе нет ни капли… поэзии, что ли?

Я обиделся:

— Во мне нет ни капли поэзии?! Да у меня, ежели хочешь знать, сосед по площадке — настоящий поэт, его даже один раз чуть в газете не напечатали. А свой величайший шедевр он сказать, кому посвятил?

Профессор улыбнулся:

— Тебе, естественно. Кому же кроме?

Я ревниво вздохнул:

— Хрена! — Потрепал лохматого сожителя по загривку. — Ему. Прочесть?

— Ну, если можно, конечно.

— Конечно, можно. Внемли:

Сопляками окружён,

На прогулку вышел Джон!

Здорово, да? Это про то, как дети его любят.

Профессор покачал головой:

— Бесподобно! Правда, немного лапидарно.

— А он принципиально в малых формах творит. Говорит: коль не напечатают, так хоть, суки, запомнят!

— Действительно, такое не забудешь, — согласился Профессор. — А еще можешь?

— Да запросто.

Качу я в поезде под стук колёс,

И только сопли льются мне под нос.

Еще?

— Нет, спасибо, хватит. Он что — на соплях специализируется? Лучше ты скажи мне…

— Нет, это ты лучше скажи мне, — перебил я, — по какой такой, помимо уже названных, причине ты заткнул мне пасть? Колись! Ну? Ну?!

И тогда он махнул рукой:

— А-а, чёрт с тобой! Просто… Просто я не хотел, чтобы ты узнал, что у меня тоже есть…

— Что?

— Во что! Свой "Скорпион", понял?

— Понял, — кивнул я. — Только я это знал.

Профессор побледнел:

— Откуда?!

— А из письма Серого. Не зря же не стал его показывать. Пускай-ка, думаю, и у меня для нашего пана Профессора маленький булыжничек за пазухой полежит. Нормально, да?

Он прикусил губу.

— Зашибись. Вот только…

— Погоди. Нож есть?

— Какой нож?

— Господи, да любой, хоть перочинный, ррэзать буду!

— Меня?

— Не тебя, светило науки, не тебя. Давай!

— Ну на… — Чуть помедлив, он протянул мне совсем, надо заметить, не профессорский выкидной нож, и я удивился:

— Э-э, а как же ты его в самолет пронес?

Улыбка убийцы:

— Не твое дело, поц!

Пожав плечами, я склонился над Джоном. Клацнуло лезвие, и Профессор схватил меня за рукав:

— Ты что?!

— Ничего, отстань! Иди вон покури…

Когда мы снова вернулись "в люди", во дворе были только Паук и двое его телохранителей. А еще возле старика смирно сидела Герда.

На крыльце появился Кузнец, и таким образом к Пауку наша троица приблизилась с двух сторон.

— Ну, всё, Владимир Евгеньевич, — развел я руками. — В гостях, как говорится, хорошо, а дома лучше.

— Дома у моей дочери? — зло зыркнул он.

— Туда мы тоже заглянем, — дипломатично заверил я. — Однако вот что касается другой вашей дочки и… гм… внучки… Нет, пожалуй, с ними прощаться не буду. Тем более что, возможно, еще встретимся.

— Не встретитесь! — отрезал Паук. — Туда они больше не вернутся.

— А мне известен их московский адрес, — "вспомнил" Профессор.

— И туда тоже!

— Ага-а, — понимающе протянул я. — Ну что ж. Ладно, а где Лариса?

— Она уже уехала.

— Ясно… А Татьяна Николаевна?

— Ей нездоровится.

— Понятно… Ну, тогда, Владимир Евгеньевич, позвольте откланяться. Отпуск закончен, пора за работу… Да, чуть не забыл! — Я обратился к своей гвардии: — Господа гусары, сдайте, пожалуйста, господину Туманову оружие. Надеюсь, нам оно больше не понадобится, а слова, сказанные Иваном Ивановичем, он наверняка помнит. Правда, папа?

Когда Паук забирал у Профессора и Кузнеца "ягу" и "ТТ", руки его дрожали. Но не от слабости, нет. От злобы. На всякий пожарный я заметил:

— А свою пушку пока оставлю. Да, будете в церкви, — помяните от моего имени Белого, Владимир Евгеньич. — Лицемерно вздохнул: — Ох, снова я оказываю вам не знаю которую уже по счету неоценимую услугу. Ну? — Это Джону. — Прощайся и ты. Прощайся, парень, со своей первой и, даст бог, не последней любовью! — Схватив пса за ошейник, подтолкнул его к Герде и… — Ой!

— Что такое? — проскрипел Паук.