Возвращение тамплиеров

Интрига повествования — душа и тело персонажей. Их тела и души могут раскрыться и по-настоящему воплотиться только в ней.

Р. Л. Стивенсон

Глава первая

— …Христос, агнец Божий, пожертвовавший собой во благо мира, сжалься надо мной. Агнец Божий, спасший всех, кто верит, дай мне вечный покой в жизни и в смерти. Да будет так.

Закончив молитву, которую Папа Лев III в своей книге молебнов о спасении отнес на воскресенье, Джакомо перекрестился и поднялся с колен, еще раз взглянув на драгоценный образ Богоматери, перед которым привык молиться. Это была небольшая икона настоящей византийской работы, и он бережно сохранял ее в своей спальне. Впрочем, в богатом и чопорном особняке, где он обитал, имелось много других картин.

День был воскресный. К тому же то был первый день 1989 года — года, который, если верить падре Белизарио, — ожидался достопамятным, богатым на поразительные чудеса.

Но для Джакомо Риччи — высокого и худого молодого человека, чье лицо, почти лишенное растительности, с резкими, угловатыми чертами, выражало твердость и решительность, — этот первый день года ничем не отличался от других. К двадцати двум годам юноша насквозь пропитался радикальными в своей чистоте убеждениями; это привело к стремлению ни в чем не походить на обычных людей, а для начала — освободить себя, по возможности, от гнета календаря.

Он не сомневался в своем превосходстве над окружающими и демонстрировал его даже при помощи внешнего облика. Среди сверстников Джакомо выделялся тем, что носил шляпу и, независимо от сезона, одевался со строгой изысканностью, слегка напоминавшей стиль далеких тридцатых.

Он подошел к окну. Оттуда открывался вид на небольшую площадь и старинную церковь Санто-Стефано. Людей почти не было: как и обычно, все праздновали Новый год до глубокой ночи. Мания эта, похоже, оказалась на редкость заразительной. Солнце почти не дарило тепла зимним утром, и редкие прохожие предпочитали открытое пространство мрачным портикам.

Этой ночью Джакомо тоже присутствовал на новогоднем празднестве в одном доме. Но юноша сохранял всегдашнюю безучастность и обходил стороной взрывы веселья, заполонившего все гостиные в бельэтаже палаццо Гиберти.

Устроила праздник молодая графиня Белла Гиберти, происходившая из знатной тосканской семьи. Все, что касалось угощений и напитков, удалось на славу, но с гостями вышло иначе. Серые посредственности: именно это читалось в насмешливом взгляде Джакомо при виде большинства приглашенных — ими были молодые люди из лучших болонских семей. А девушек, причесанных и загримированных совершенно однообразно, он вообще находил лишенными и вкуса и фантазии.

Переходя из зала в зал с бокалом шампанского в руке, молодой человек спрашивал себя, не слишком ли строго он судит о приглашенных. И хотя суждения его отличались беспощадностью, ни сомнений, ни сожалений он не испытывал. Джакомо решительно отвергал снисходительность, всяческие оправдания, отговорки, компромиссы и не выносил ханжества, ревности, зависти, эгоизма, скрытых за хорошими манерами. Всему этому он противопоставлял долг и строгость: два слившиеся воедино понятия стали для него едва ли не навязчивой идеей. Долг и строгость — против легко раздаваемых удостоверений о честности и добропорядочности. И даже против ума, который Джакомо считал весьма редким товаром.

— Привет, синьор Строгость, — произнес кто-то рядом.

Джакомо, узнав голос, обернулся, попытавшись стереть с лица презрительную усмешку и заменить ее сердечной улыбкой:

— Чао, Яирам.[1] Я думал, ты отдыхаешь в уединении своей комнаты. А оказывается, ты здесь.

— Я знал, что встречу тебя.

В знак взаимного расположения они тронули друг друга повыше локтя.

Яирам Винчипане был сверстником Джакомо, и с первого взгляда было понятно, что оба они принадлежат к одному типу людей. С одним лишь внешним отличием: волосы у Джакомо были светлые и гладкие, а у Яирама — черные и вьющиеся.

Несколько мгновений молодые люди смотрели друг на друга, забыв обо всем вокруг. Наконец Яирам сказал:

— Я долго наблюдал за тобой, пока ты рассматривал гостей.

— Вот как?

— Да, синьор Строгость.

— Прекрати называть меня так. — В словах юноши не было ни упрека, ни раздражения, разве что легкий оттенок удовлетворения.

— Как хочешь, Джакомо Риччи. Но все равно, будь твой взгляд тепловым лучом, вокруг нас оказались бы горы обугленных тел.

Они посмеялись.

— И ведь это не назовешь ненавистью, которой я не разделяю, — продолжал Яирам. — Это презрение, чистое презрение. Именно этой твоей черте я больше всего завидую.

— Но ведь и у тебя презрения вдоволь.

— Я еще только начинающий.

— Постарайся и быстро научишься. В объектах у тебя не будет недостатка.

Яирам покачал головой и проницательно взглянул на друга:

— Избранными не становятся.

Джакомо изменил тон:

— Продолжайте, синьор Винчипане. Скажите мне, как избежать повсеместных засад, расставленных посредственностью.