Возвращение. Танец страсти

Рамиресы сидели и гадали, что у скромного слесаря Луиса Переса и его сына было общего с мэром-социалистом, имевшим широкие связи. Людей из разных слоев общества по неизвестным причинам уводили из дому. Среди шести тысяч арестованных за первую неделю были ученые, художники, рабочие, франкмасоны. Если становилось известно, что ты член профсоюза или поддерживаешь левых, — твоя жизнь оказывалась в опасности. Антонио решил оставить при себе то, что знал о политических взглядах старшего брата Франсиско, Хулио. Даже сам Луис, вероятно, не догадывался, что его сын является членом коммунистической партии.

— Хуже всего, — заявил Пабло, — что и ополчение, и штурмовые бригады на стороне мятежников.

— Ты все время об этом говоришь, Пабло, но я тебе не верю, — возражала Конча.

— Боюсь, мама, отец прав. Я видел, как они разговаривают на улице с солдатами. Они точно не были похожи на людей, стоящих по разные стороны баррикад, — подтвердил слова отца Антонио.

Теперь Антонио пытался убедить мать, что Игнасио в безопасности. Это беспокоило Кончу больше всего.

— Он скоро явится, — сказал он. — Я в этом уверен.

Около полуночи, когда все, кроме Кончи, забылись тревожным сном, подтвердились слова Антонио. Домой вернулся Игнасио.

— Ты вернулся, — воскликнула мать, появляясь в дверях своей спальни. — Мы так о тебе беспокоились! Ты не поверишь, что сегодня происходило, вот здесь, прямо на этой улице!

— Все будет хорошо, — веселился Игнасио, хватая мать за руки и целуя в лоб. — Правда-правда.

Он не мог видеть в темноте, но на лице матери застыло недоумение. Неужели Игнасио был так занят со своей любовницей, что сегодняшние события прошли мимо него? У нее не было времени спросить. Он, перепрыгивая через две ступеньки, побежал в свою комнату и закрыл за собой дверь. «Утро вечера мудренее», — подумала она. До утра ничего не изменится.

Глава шестнадцатая

На следующее утро на улицах не было ни души. Кафе и магазины были закрыты, а напряжение, которое росло внутри каждого дома, перенеслось и на пустые улицы.

Захват радио Гранады дал националистам отличную возможность передавать свою версию событий предыдущего дня. «Эль Идеаль» повторял те же новости, радуясь легкой победе повстанческой армии и тому факту, что многие жители Гранады, представители среднего класса, поддержали Франко.

Семья Рамирес не покидала своего дома, двери кафе были плотно закрыты на засов, а деревянные ставни опущены. Они по очереди смотрели в окно первого этажа, наблюдая за происходящим: день начался с того, что по улицам проехали грузовики, полные военных, и постоянно раздавались выкрики: «Да здравствует Испания! Конец Республике!»

Эмилио сидел на своей кровати и бренчал на гитаре. Внешне он был безразличен к происходящему, но внутри у него все сжималось от страха. Он играл до тех пор, пока пальцы не стали болеть, старясь заглушить звуки выстрелов страстными сигирийями и солеарес.

Даже Антонио, обычно снисходительный к брату, испугался притворного безразличия Эмилио к военному перевороту.

— Неужели он не понимает, что это означает? — вопрошал он отца за скудным обедом из сыра с оливками. Они решили в тот день понапрасну не рисковать и не ходить за хлебом. Эмилио есть не захотел и остался у себя в комнате.

— Разумеется, не понимает, — презрительно усмехнулся Игнасио. — Он, как обычно, витает в облаках, живет в своем собственном выдуманном мире.

Все в семье, за исключением Игнасио, смотрели сквозь пальцы на то, что Эмилио был гомосексуалистом, поэтому никто не отреагировал на его выпад. Лишь однажды, несколько месяцев назад, Конча с Пабло поделились друг с другом своими опасениями. Даже во времена становления Республики при более либеральном климате отношение к гомосексуалистам в Гранаде не изменилось.

— Будем надеяться, что он перерастет, — сказал Пабло.

Конча кивнула. Он воспринял это как знак согласия и больше эту тему не поднимал.

Как и все сторонники Республики в городе, они утратили интерес к еде, но не к новостям. По радио они услышали, что захвачен аэродром в Армилье и что большой завод взрывчатых веществ, стоящий на дороге в Мурсию, теперь находится в руках националистов. Оба объекта имели огромное стратегическое значение, и те, кто желал вернуться к нормальной жизни в городе, уступили новому режиму.

Когда стемнело, Мерседес открыла в комнате окно и выглянула на улицу подышать свежим воздухом. Перед ее глазами в небо взметнулись стрижи, летучие мыши носились туда-сюда. Она не забыла события прошлой ночи — звуки выстрелов, арест соседей, — но ее мысли были где-то далеко.

— Хавьер, Хавьер, Хавьер, — шептала она в ночи. На желтый свет фонаря под ее окном, мигающий на теплом ветру, тут же прилетел мотылек. Мерседес истосковалась по танцам, они думала лишь о том, когда снова увидит своего гитариста. «Ах, если бы объявили конец чрезвычайному положению, мы бы могли быть вместе», — подумала она.