Возвращение Цезаря

Обошлись. Но работать Алексин кое-как не умел и не хотел. Он создал проект двухэтажного дома на двадцать однокомнатных квартир. Алексин был немного изобретатель и философ. Он рассуждал так: города-парки — это недалекое, но все же будущее. Оно — впереди. А сейчас нужно глядеть на дома как на машину для жилья.

Да и кто знает, как все обернется? Вот и Чемберлен грозит, и Германия замахивается. Значит, эта машина должна иметь запас прочности.

Где его взять? А вот где: нужно сделать наружную обшивку прочным внешним скелетом дома. Пример? Хитиновый панцирь жука. А если учесть прочность внутреннюю — балок, столбов и прочего, то это и дает запас.

И произошло техническое чудо: алексинские «щепки» (так дразнили их) стояли пять десятков лет, могли стоять и дольше. Но век их кончился. Алексин сказал, что хочет посмотреть, как будут ломать дом. Иванов ответил:

— Еще успеем, наплачутся с ним. Пойдем-ка!..

Чай в этот вечер они пили дольше обыкновенного.

Иванов опробовал несколько сортов варенья — Алексин хлебнул винца.

Тоненьким голоском скулил Гай.

…К брошенному жильцами дому двое парней несли канистру с бензином.

— Во будет фейерверк! — говорили они.

Часов в двенадцать ночи Алексин пошел проводить Иванова. Выйдя на улицу, они обратили внимание на красноватое небо. Оно было цвета сажи, перемешанной с клюквенным киселем. Пахло гарью.

— Что это? — удивился Иванов.

— Я бы сказал, что это пожар.

— Айда до того дома! — предложил Иванов.

И точно, горел дом.

Это был странный пожар — без людей, без пожарных машин. Пламя ревело, то и дело взлетали искры, мелькали над домом летучие мыши, бросая огромные, черные, бегучие тени. И было далеко видно, как светились глаза ночных кошек, пришедших смотреть пожар.

Веяло сухим теплом. Три собаки лежали и сонно жмурились на огонь: пестрый щенок, рыжая и старый белый пес.

Дом рухнул, и старики пошли прочь. За ними увязались собаки. Алексин нашел конфеты в кармане и бросил их. Но собаки не брали конфеты, а шли за стариками.

Шел, смущаясь, пестрый щенок, ковыляла грузная белая собака. В стороне держался рыжий пес.

Бежал он боком, словно готовясь укусить и тотчас отпрыгнуть.

— Бросили вас, — сказал им Алексин и повернулся к Иванову. — Вот чего я не пойму: живем мы сытно, а дома призрения для брошенных животных открыть не соберемся.

— Тоже придумал, — заворчал Иванов. — Дома призрения. Говори — беспризорных, и все!

Он зазвал собак к себе и вынес им еду — колбасу, залежавшуюся в холодильнике, остатки творога, хлеб и сахар. Потом долго стоял у окна, глядя, как уходит ночь, а собачья троица, понурясь, сидит во дворе и ждет. Чего? Его слова.

Что он мог сказать?… Сделать?…

Он лег спать. Но сон не шел. Иванов ворочался, скрипел пружинами. Нет сна! Тогда он встал и ушел пить чай на кухню. К нему явился, неся в зубах свою подстилку, Том — гладкий, толстый пойнтер.

— Буржуй! — обругал его Иванов.

Черный щенок Гай, наплакавшись, спал у двери в комнате Алексина. А по улицам метались три собаки Одна из них была пестрым смешным щенком: его хозяева торопливо уехали в то время, когда он бегал на улице, обнюхивая все, что нюхают на улице щенята: заборы, камни, окурки, кошек, сумки, ноги…

Рыжая Стрелка… Ее отказался брать зять старухи Александры Ивановны, что растила собаку. Желание тихих отношений в доме заставило ее бросить собаку.

Третьим был старый белый пес. Его терпели в память об умершем отце: дома он только спал, проводя остальное время во дворе или коридоре.

Когда его оставили, уехав на машине, он не гнался, не лаял.

— Видишь, — сказал мужчина. — Не очень-то мы ему нужны.

— Может, его подберет хороший человек, — ответила жена.

4

Когда подожгли дом, щенок дремал. Он слышал шаги парней, несших канистру, и сквозь сон повилял им хвостом.

Это был толстый щенок. Пестрый. Он не имел имени: хозяин звал его просто Щен.

Он был сыт: последний уезжающий вынул из холодильника кусок языковой колбасы. И пока рабочие поднимали холодильник на машину, его владелец ходил по двору и смотрел, кому отдать колбасу. К нему-то и стал подползать, повизгивая, щенок.

Он был в пыли, с мокрыми дорожками у глаз.

Уезжающий сунул колбасу щенку. И был рад — не пропала.

— Ты бы собаку не бросал, хозяин, — сказал грузчик. — Нехорошо.

— Не моя она, — ответил тот. — Чужая.

Машина ушла, рыча и пуская газы, а щенок ел очень вкусную колбасу. Но он не доел — послышался ужасный грохот. Это пришел и начал работу бульдозер.

Щенок убежал в палисадник и сидел под кленом. Около стояли два парня лет по пятнадцати с волосами до плеч. Они курили, сплевывая, лениво переговариваясь о том, как надо ломать старые дома и на каком по счету толчке этот дом упадет.

— Румпель, — говорил один. — Спорю! Двадцать первый толчок свалит с ног эту халупу.

— Нет, Толик, десятый, — сказал носатый Володька по прозвищу Румпель.

К ним подошли двое Сережек — Окатов и Кутин.

— Даю три бумажки, если на двадцать четвертом толчке, — предлагал Окатов. Но с ним не спорили, боялись: чужие деньги он брал, а отдавать свои не торопился. А если попросить, молчал и странно улыбался.