Возвращение в Атлантиду

Когда Колосок уже входил во дворец через один из девяти парадных входов, носивший название Ксилического за гордую фигуру вставшего на дыбы ксилана на фронтоне, он услышал насмешливое похмыкивание слева. Резко оглянувшись, он увидел небрежно облокотившегося на мраморные перила Тора.

– Колосок, братец, боюсь, не стоит тебе идти принимать таинство обновления молодости. Не вырастут ли у тебя на бритой голове, – он с дурачливо-испуганным видом покрутил руками у своей мелированной гривы, – пшеничные колосья?

– Тор, – рассердился вдруг Колосок и стукнул кулаками по бедрам, – перестань называть меня этим детским именем! Я скоро забуду уже имя собственное. Давай я буду называть тебя Бронзовый Меч, или Скользкая Спина, или еще как-то! Понравится?

– Это было бы замечательно… – протянул Тор мечтательно, представив картину «Бронзовый Меч, властитель Восточных земель…» – Так ведь не будешь.

– Да, не буду. И ты не называй.

– Хорошо, хорошо… – И, увидев, как брат разворачивается и входит в раскрытые врата, добавил вдогонку хохотнув: – Колосок.

Колосок не отреагировал. Он прошел, продираясь сквозь вежливые поклоны снующих с вещами придворных, через большой зал, украшенный по верху его периметра фресками из истории Атлантиды. Поднялся по широкой лестнице на следующий ярус дворца.

Войдя через одну из дверей, он оказался в огромной приемной, где царь принимал гостей, где для пиршеств из замаскированных ниш в стенах доставались дубовые столы для яств, и где предстояло совершиться таинству царского сына.

Оказалось, все уже ждали, и Колосок прошел по мозаичной дорожке на полу между приглашенными, чинно стоящими двумя стенами по сторонам в молчании, по направлению к отцу. Тот сидел на украшенном платиной и изумрудами троне с торжественным видом, и одна его бровь была приподнята. Сердится.

Но Тритон ничего не сказал, а лишь кивнул головой. Невидимый камерный оркестр вступил издалека нарастающим таинственным гудением атлантидарий, длинных витых раковин шельфа, а затем вступили струнные немертиды, выводя полифонией украшенную пиццикато и трелями мелодию, символизирующую обновление молодости. Придворные и приглашенные гости, которым положено было стоять и не шевелиться во время торжества, направили глаза на трон государя Атлантиды, перед которым, повернувшись к отцу спиной и преклонивши колени, и стоял Колосок.

Немертиды довели напев до низкой ноты и утихли, оставив лишь тихую, глубокую и немного взволнованную вибрацию одинокой атлантидарии. В этот момент через центральный вход, в изумрудной, государственного цвета мантии вошел высокий седоволосый старец весьма торжественного вида, который на вытянутых перед собою руках нес охрово-желтый манускрипт, свернутый и перевязанный изумрудной лентой.

Он остановился в центре зала, прямо под идеальной полусферой купола, медленно развернул манускрипт, начал читать, и его голос, негромкий, но четкий, с силой отражался чувством гордости за великую страну в сердце каждого слушавшего.

– Внимайте все, слушающие слово, внимайте все, кто жив и способен слышать, внимайте, кто слеп и искалечен, внимайте, отроки и старцы, внимайте сильные и отважные мужи-воины, и внимайте мудрые, ибо слово уйдет и наполнит воздух, а после скроется навеки!

Внимайте и узнайте, что пришел черед торжества самой жизни, торжества молодости!

Внимайте и зрите, ибо молодой отрок, стоящий передо мною юноша, рожденный и названный волею отца и матери Прометием, пришел к черте своего совершеннолетия и готов принять благословение.

Старец, которого звали Стерон, подошел медленно к своему возлюбленному воспитаннику, и посмотрел на него иными глазами. Ранее, если бы Колосок опоздал к началу периода, Стерон бы заставил его натирать зеленухой бюст Велискара. А потом – оплачивать из собственных денег учебу в личное время учителя.

Сейчас же перед ним сидел юноша, чья жизнь была не мертвыми воспоминаниями в седой морщинистой голове старика, а расстилалась дорогой с неведомыми никому ухабами и головокружительными подъемами и спадами впереди, расстилалась на неизмеримое мыслью человеческой время, начинаясь именно с этого момента.

Стерон поднял коленопреклоненного и молчащего Колоска, и повернулся лицом к залу.

– Внимайте все, кто пришел сюда, чтобы проводить отрока в дальнюю дорогу.

Стерон говорил, направив глаза в манускрипт, но те, кто стояли поближе, могли увидеть, что бровастые глаза старика не видят черных печатных букв. Стерон говорил сам.

– Издавна мудрым мира сего, кто отводил свой путь от кровавой дороги наживы своих собратьев, не было секретом, что путь жизненный человека столь сильно тяготит боль, причиненная другому, что сам человек обходит дороги, что приводят его к заветным мечтам.

Многое может вынести отважный и доблестный воин, многим врагам он выпустит внутренности ради свободы своей семьи и друзей, многие дома разрушит в стране чужой – и вернется в город со щитом, и восторженные крики граждан встретят его, и гордость за свою страну и за себя поселится в сердце.