Возвращение в Брайдсхед

— Как странно! Ты сказал что-нибудь мистеру Крамму насчет работы в Голливуде?

— Конечно, нет.

— Ох, Чарльз, сколько мне с тобой хлопот! Мало просто стоять с видом гения и мученика искусства. Ну, пошли обедать. Мы сидим за капитанским столом. Едва ли он сегодня выйдет к обеду, но вежливость требует пунктуальности.

К тому времени, когда мы добрались до кают-компании, места за столом уже были распределены. По обе стороны от пустого капитанского стула сидели Джулия и миссис Оглендер, еще там были английский дипломат с женой, сенатор Стьюве-сант Оглендер и — в блестящей изоляции между двумя парами пустых стульев — американский священник. Позднее он отрекомендовался довольно тавтологическим титулом епископального епископа. Жены и мужья сидели здесь вместе. Моя жена, приняв молниеносное решение, отклонила вмешательство стюарда и села подле сенатора, предоставив епископа мне. Джулия потерянно кивнула нам через стол.

— Я страшно огорчена, что не смогла прийти, — сказала она. — Моя злодейка-горничная бесследно исчезла со всеми моими туалетами и появилась только полчаса назад. Ходила играть в пинг-понг.

— Я сейчас рассказывала сенатору, как много он потерял, что не был у вас, — обратилась ко мне миссис Стьювесант Оглендер. — Где Селия, там всегда увидишь значительных людей.

— Справа от меня сидят значительные люди, супружеская чета, — сказал епископ. — Они едят у себя в каюте и будут выходить к общему столу, только когда их заранее уведомят, что ожидается присутствие капитана.

Компания за столом подобралась довольно безотрадная; даже светский энтузиазм моей жены не выдерживал такого испытания. По временам до меня доносились обрывки ее разговора с сенатором.

— …презабавный рыжий человечек. Капитан Буремглой собственной персоной.

— Простите, леди Селия, но я вас так понял, что вы с ним не были знакомы?

— Я хочу сказать, что это был кто-то, очень на него похожий.

— Кажется, я начинаю понимать. Он принял облик вашего знакомого капитана с целью попасть в число ваших гостей?

— Нет-нет. Капитан Буремглой — это такой комический персонаж.

— Мне кажется, что в господине, о котором идет речь, ничего комического не было. А ваш знакомый — комик?

— Да нет. Капитан Буремглой — это вымышленный персонаж из английской газеты. Вроде вашего Лупоглаза.

Сенатор отложил нож и вилку.

— Я резюмирую. К вам в гости явился некий непрошеный господин, и вы приняли его, ибо усмотрели в нем сходство с карикатурным персонажем?

— Да, пожалуй, в общем и целом так.

Сенатор поглядел на жену, как бы говоря: «Ничего себе значительные люди!»

Мне слышно было, как на другом конце стола Джулия любезно разъясняла английскому дипломату сложные брачно-родственные связи своих венгерских и итальянских кузенов. На пальцах и в волосах у нее вспыхивали огоньки бриллиантов, но руки ее нервно катали хлебные катышки, а лучистая голова печально никла.

Епископ рассказывал мне о миссии доброй воли, с которой он направлялся в Барселону: «…была проделана очень важная предварительная работа, мистер Райдер. И теперь настало время возводить новое здание на более широком фундаменте. Я поставил себе целью примирить между собою так называемых анархистов и так называемых коммунистов, и с этой целью я и мой комитет изучили всю имеющуюся документацию по данному вопросу. И мы пришли, мистер Райдер, к единодушному заключению, что между названными идеологиями нет принципиальной разницы. Всё упирается в личностей, мистер Райдер, а что личности разъединили, личности могут и соединить…»

По другую сторону от меня слышалось:

— Позвольте поинтересоваться, какие же организации финансировали экспедицию вашего супруга?

Жена дипломата смело атаковала епископа, преодолев разделяющую их пропасть:

— А на каком языке вы собираетесь изъясняться в Барселоне?

— На языке Разума и Братства, сударыня. — И, снова обращаясь ко мне: — Язык будущего — это язык мыслей, а не слов. Вы согласны со мной, мистер Райдер?

— Да, — ответил я. — О да.

— Ну что слова? — вопросил епископ.

— Действительно, что слова?

— Не более чем условные символы, мистер Райдер, а наш век питает заслуженное недоверие к условным символам.

Голова моя шла кругом; после душного птичника в салоне моей жены и моих неисследованных душевных глубин, после всех многотрудных нью-йоркских удовольствий и месяцев одиночества в душном зеленом сумраке джунглей — это уж было слишком. Я ощущал себя Лиром в ночной степи, герцогиней Мальфи в окружении бесноватых. Я призывал на свою голову ураганы и хляби небесные, и желание мое, словно по волшебству, вдруг исполнилось.

Уже некоторое время я чувствовал — хотя тогда мне казалось, что у меня просто шалят нервы, — какое-то повторяющееся, с постоянно увеличивающимся размахом движение: просторная кают-компания вздымалась и содрогалась, словно грудь спящего. Сейчас моя жена ко мне обернулась и сказала: