Возвращение в Брайдсхед. Незабвенная

– Мой дорогой Чарльз, вот именно, что нет, совсем не такие, как все, особенно в этой стране, где их так мало. И дело не в том, что они составляют особую группу – в сущности говоря, их по меньшей мере четыре группы, занятые почти исключительно тем, чтобы порочить одна другую, – но у них совершенно особое отношение к жизни, и они придают значение совсем не тому, чему остальные. Они стараются по мере сил скрывать это, но секрет то и дело выходит наружу. Конечно, им ничего другого и не остается. Но полуязычникам вроде меня и Джулии приходится нелегко.

В этом месте наш необычно серьезный разговор был прерван громким детским голосом, раздавшимся где-то поблизости, за трубами:

– Себастьян! Себастья-ан!

– Боже милосердный! – пробормотал Себастьян, хватаясь за одеяло. – Кажется, это моя сестра Корделия. Скорее прикройтесь.

– Где вы?

Из-за труб появилась толстая румяная девочка лет десяти или одиннадцати; она имела те же фамильные черты, но в иной, менее выигрышной комбинации – откровенная дурнушка со вздернутым носом и двумя тугими старомодными косами за спиной.

– Уходи, Корделия. Мы не одеты.

– Отчего? У вас вполне приличный вид. Я так и догадалась, что вы здесь. А ты не знал, что я приехала, да? Я приехала вместе с Брайди и зашла проведать Фрэнсиса Ксавье. – Мне: – Это моя свинья. Потом мы завтракали с полковником Фендером, а потом было открытие выставки. Фрэнсис Ксавье был особо упомянут. А первую премию получил этот противный Рэндел со своей беспородной хрюшкой. Голубчик Себастьян, я так рада тебя видеть! Как твоя бедная нога?

– Поздоровайся сначала с мистером Райдером.

– Ой, простите. Здравствуйте, мистер Райдер. – В ее улыбке было все семейное обаяние. – Они там внизу все напились, вот я и ушла. Послушай, а кто это разрисовал «контору»? Я зашла за складным табуретом и увидела.

– Осторожней выражайся. Работа мистера Райдера.

– Но по-моему, это прелестно! Неужели правда вы? Вот здорово. Послушайте, ну почему бы вам обоим не одеться и не спуститься вниз? Никого нет.

– Брайди непременно приведет членов жюри.

– Да нет же. Я слышала, он не собирается. Он сегодня ужасно не в духе. Не хотел, чтобы я ужинала вместе с вами, мы едва договорились. Ну, пошли. Когда примете пристойный вид, я буду в детской.

В тот вечер за столом собралась небольшая и сумрачная компания. Одна Корделия веселилась от души, радуясь вкусной еде, разрешению позже лечь спать, обществу братьев. Брайдсхед был тремя годами старше нас с Себастьяном, но казался человеком другого поколения. В его наружности были все те же семейные черты, и его улыбка в тех редких случаях, когда она появлялась, была так же обаятельна, как и у остальных; голос его был их голосом, но речь отличалась такой серьезностью и церемонностью, что, будь это мой кузен Джаспер, производила бы впечатление напыщенной и фальшивой, у него же, очевидно, была естественной и ненарочитой.

– Сожалею, что только теперь могу уделить вам внимание как нашему гостю, – сказал он мне. – За вами здесь хороший уход? Надеюсь, Себастьян заботится о вине. Уилкокс, если дать ему волю, довольно прижимист.

– Он обошелся с нами очень щедро.

– Рад это слышать. Вы любите вино?

– Очень.

– А я, к сожалению, нет. Оно так сближает людей. В колледже Магдалины я неоднократно пытался напиться, но ни разу не испытал от этого удовольствия. А пиво и виски привлекают меня и того менее. Вследствие этого такие дни, как был сегодняшний, для меня мучительны.

– Я люблю вино, – сказала Корделия.

– Согласно последнему отзыву святых сестер, моя сестра Корделия не только наихудшая из теперешних учениц школы, но также наихудшая из всех учениц на памяти старейшей из монахинь.

– Потому что я не захотела стать enfant de Marie[8]. Преподобная матушка сказала, что меня нельзя будет принять, если я не стану держать свою комнату в порядке, вот я и ответила, что я и не хочу даже и не верю, чтобы Пресвятой Деве было хоть сколечко интересно, ставлю я гимнастические туфли слева от бальных или наоборот. Преподобная чуть не лопнула от злости.

– Пресвятой Деве интересно, послушна ли ты.

– Не увлекайся богословием, Брайди, – сказал Себастьян. – Среди нас есть атеист.

– Агностик, – поправил я.

– В самом деле? У вас в колледже много таких? У нас в Магдалине их было изрядно.

– А у нас не знаю. Я стал тем, что есть, задолго до поступления в Оксфорд.

– Сейчас это всюду, – сказал Брайдсхед.

В тот день разговор все время возвращался к религии. Мы поговорили немного про выставку. Потом Брайдсхед сказал:

– Я видел на прошлой неделе в Лондоне епископа. Знаете, он хочет закрыть нашу часовню.

– Ой, что ты! – воскликнула Корделия.

– По-моему, мама ему не позволит, – заметил Себастьян.

– Наша часовня слишком отдаленная, – пояснил Брайдсхед. – Под Мелстедом живет десяток семейств, которым сюда не добраться. Он хочет открыть там центр богослужения.

– Но как же мы? – сказал Себастьян. – Неужели нам куда-то ездить зимой по утрам?

– У нас должны быть святые дары здесь, – заявила Корделия. – Я люблю заглядывать в часовню в разное время дня. И мама любит.