Возвращение в дивный новый мир

Иногда символы производят эффект благодаря тому, что сами по себе являются непропорционально впечатляющими, навязчивыми и чарующими. Таковы, например, торжественные и помпезные церковные ритуалы. Эта «священная красота» укрепляет веру у верующих, а неверующих заставляет обращаться к вере. Притягательные только в эстетическом смысле, эти символы не гарантируют ни истинности, ни этической ценности учений, с которыми их совершенно произвольно связали. Простой и нелицеприятный исторический факт заключается в том, что святую красоту часто превосходит красота вещей отнюдь не святых. Например, при Гитлере ежегодные партийные съезды в Нюрнберге были шедеврами ритуального и театрального искусства. «Я провел шесть лет в Санкт-Петербурге перед войной, в лучшие дни старого русского балета, – пишет сэр Невилл Хендерсон, британский посол в гитлеровской Германии, – но ни один балет не мог сравниться по красоте с величественными нюрнбергскими партийными съездами». Можно вспомнить Китса: «Красота – это истина, а истина – это красота». Увы, но такая идентичность существует только на каком-то высоком, не мирском уровне. На уровне политики и идеологии красота вполне спокойно уживается с бессмыслицей и тиранией. Но это и к счастью; ибо если бы красота была несовместима с бессмыслицей и тиранией, то в мире осталось бы очень мало искусства. Шедевры живописи, скульптуры и архитектуры были созданы с целью религиозной или политической пропаганды, ради славы божьей, славы правителей или жреческой касты. Однако в большинстве своем цари и короли являлись деспотами, а все религии были пропитаны суевериями. Гении находились на службе у тиранов, а искусство прославляло достоинства местных культов. Время неумолимо отделяет великое и доброе искусство от дурной метафизики. Сможем ли мы научиться выполнять это отделение не после события, а в то время, когда оно реально происходит, – большой вопрос.

В коммерческой пропаганде принципы непропорционально околдовывающих символов были поняты и оценены очень давно. У каждого пропагандиста есть свой отдел искусств, где постоянно совершаются попытки украсить рекламные щиты бьющими в глаза картинами, расцветить страницы рекламных журналов живыми рисунками и фотографиями. В рекламе не место шедеврам, поскольку шедевры воздействуют на ограниченную аудиторию, а коммерческая пропаганда рассчитана на подавляющее большинство. Для пропагандиста идеалом является умеренное совершенство. Тем, кто любит не слишком красивое, но достаточно яркое, искусство может напомнить товар, с которым оно связывает свои символы.

Еще один диспропорционально раздутый символ – это песня. Рекламная песня – сравнительно недавнее изобретение, но песни церковные и религиозные – гимны и псалмы – стары, как сама религия. Военные или маршевые песни существуют с тех пор, как ведутся войны. Патриотические песни, предтечи наших государственных гимнов, несомненно, использовались для прославления групповой солидарности, для подчеркивания разницы между «нами» и «ими», и исполняли такие песни во времена бродячих охотников и собирателей палеолита. Музыка привлекательна для подавляющего большинства людей. Более того, мелодии словно сами собой внедряются в души и умы слушателей. Они сохраняются в памяти на всю жизнь. Возьмем для примера какое-нибудь банальное или неинтересное утверждение или ценностное суждение. Пока оно произносится без всякого выражения, никто не обращает на него внимания, но попробуйте положить текст на привязчивую, хорошо запоминающуюся мелодию, и слова сразу наполнятся мощной силой. Более того, эти слова будут звучать в голове всякий раз, когда человек услышит мелодию или если она вдруг случайно всплывет в памяти. Орфей здесь вступил в союз с Павловым – сила звука объединилась с мощью условного рефлекса. Для коммерческого пропагандиста так же, как для его коллег в области политики или религии, музыка имеет и еще одно преимущество. Вздор, который разумное существо постесняется произносить или слушать в устной форме, с удовольствием выслушивается вполне разумным существом, если его положить на музыку и начать петь. Можем ли мы научиться разделять удовольствие от пения или прослушивания песни и человеческую склонность верить пропаганде, заложенной в песне? Это еще один большой вопрос.

Благодаря обязательному школьному образованию и печатному станку пропагандист уже давно получил доступ практически ко всем взрослым людям во всех цивилизованных странах. Сегодня благодаря радио и телевидению он оказался в уникальном положении: теперь может обращаться к необразованным взрослым и к еще неграмотным детям.