Возвращение в Египет

Дно котловины летом закрывают разросшийся кустарник и лопухи, в октябре, когда листья облетают, делаются видны сначала желто-пепельные разводы, подтеки в обрамлении сбитых в колтуны седых спутанных трав, а потом и само озеро из серы и соли, очень похожее на дантовский Коцит. За лето, смешавшись с пылью, песком, оно теряет глянец и снова очистится только в ноябре — тогда пресная вода, разлившись поверх серы, в одну ночь замерзнет гладким, по выделке почти венецианским зеркалом. В ясный зимний день, когда солнце час-полтора стоит отвесно над кальдерой, оно так блестит, что на это великолепие больно смотреть.

Коля — дяде Артемию

Капралов не любит Гоголя, хотя признает, что боком и он из бегунов. Даже считает чем-то вроде наставника, а Хлестакова с Чичиковым его учениками. Говорит, что Гоголь учил обоих на ощупь чувствовать зло, как оно сгущается. Тогда срываться и бежать. Бежать, не медля и не оглядываясь. И им, и ему было легко, покойно в дороге. Всё плохое оставил за спиной и, нигде не останавливаясь, едешь, едешь. Я спросил Капралова, что же он ставит Гоголю в вину. Он ответил, что тот мало перед чем останавливался. Намеренно поощрял Хлестакова с Чичиковым самих творить зло. Творить не раздумывая, не сожалея, весело и артистично.

Дядя Юрий — Коле

Извини, что спускаюсь на этот уровень, но если судить по Чичикову, Бендеру, твой кормчий и в самом деле прав, главное в нашей жизни — вовремя слинять.

Коля — дяде Петру

Грех есть дьявол, учит Капралов. И не думай бороться, сделаешься как он. Зло пристанет, будто репей. Говоришь, нечистый боится меня, а не видишь, что сам, подобно пахарю, сеешь зло «семо и овамо». От греха надо бежать, бежать, не медля и не оглядываясь, не раздумывая и не сомневаясь, иначе не спасешься.

Коля — дяде Ференцу

Свой первый срок кормчий получил, проходя по известному новосибирскому делу. Осенью тридцать восьмого года, после ареста тамошнего главы обкома Алексеева, следователь, который готовил этот процесс, фамилия его Грапов, решил, что пришла пора брать всех. Каждый арестованный теперь тянул за собой не только обычную свиту — родню и сослуживцев, в следственный изолятор везли любого, с кем у него были хоть какие-нибудь отношения. На пике — даже рыночных торговок, у которых подследственный покупал картошку или молоко. Все мы, говорил кормчий, и вправду с начала до конца друг с другом повязаны.

Из-за повальных арестов начали останавливаться заводы и фабрики, в конторах и учреждениях люди целыми отделами сидели в СИЗО. Когда дело стало походить на настоящую эпидемию, Москва, первые полгода наблюдавшая за происходящим с большим интересом, дала отбой. Ретивого следователя в свою очередь арестовали и расстреляли. В итоге репрессии свелись к обычным по стране плановым цифрам. Так вот, поминая Грапова, кормчий не раз говорил, что только в чекистах да в юродивых он встречал понимание вездесущности зла.

Коля — дяде Юрию

Кормчий говорит, что, побежав, человек свидетельствует перед Богом, что ничто земное его больше не держит. Что теперь, будто для ангелов, для него один Господь — начало и конец всего.

Дядя Артемий — Коле

Согласен с бегунами. Борьба со злом — дурная утопия. От греха необходимо бежать. Праведникам пора перестать покрывать зло, как в Содоме, прикрывать его собой. Нужно оголить грех, чтобы Господь сжег, уничтожил его на корню. Иначе никогда и никого не спасешь.

Коля — дяде Ференцу

Кормчий говорит, что во время войны, голода, эпидемий миллионы людей, разом уверовав, обращаются в бегство и тем спасаются. Но человек так предан злу, что, едва всё успокоится, он там, куда его занесло, или вернувшись на прежнее место, снова пускает корни.

Коля — дяде Степану

Странник, как речная вода, течет и течет мимо стоячих оседлых берегов, если же остановится — сразу загнивает.

Коля — дяде Петру

Кормчий говорит, что синайские перекочевки пастухов и их отар есть мера времени и мера пути. Странники, скитаясь от обители к обители, то и то блюдут как святыню.

Дядя Юрий — Коле

Да, попытки что-то ускорить сбивают с шага. Хорошие, мы готовы мчаться к Богу галопом. Но на ипподроме сегодня бега, и нас снимают с дистанции.

Коля — дяде Петру

Кормчий говорит, что странник проповедует ногами, которыми идет к Богу, да молитвой, которую к Богу возносит.

Коля — дяде Степану

В общем, это и вправду море. Сейчас осень, ковыль седой, весь будто присыпан пеплом. С запада степь в проплешинах такыра, еще дальше трава сходит на нет и земля до горизонта закатана в обожженную глину. Цвет от серого до буро-красного. В низинах солонцы и солончаки — песок, та же глина, поверх — соляная корка. Не удивлюсь и если скажут, что наш корабль лег на дно. Потоп кончился, вода ушла в землю, но горы Арарат что-то не видно. Вопрос, проклюнется ли масличный листок, тоже открыт.

Коля — дяде Ференцу

Кормчий делит мир как бы на три сословия. Первые, убегая от зла, тем самым спасают себя и других. Вторые слабее, но они, давая кров и приют бегунам, тоже спасутся. Все прочие признали власть антихриста, живут по его правилам и узаконениям. Их участь — погибель.

Коля — дяде Юрию