Уже на следующий день и Чичиков, и Бакунин выступают на съезде с речами. Бакунин — известнейший оратор, он умеет зажечь любую аудиторию, будь то европейские интеллектуалы или рабочая масса, а затем сколь угодно долго держать ее внимание, но по откликам, что у меня есть, тогда в Праге Чичиков превзошел его по всем статьям. В том же клобуке, камилавочке с венчиком, ряске и манатейке на плечах, в которых за несколько лет до того он в Вене предстоял перед императором Фердинандом, теперь в третьем главном городе империи — Праге — Чичиков яростно и непреклонно клеймит романовскую империю. Обличает ее в двухвековых беспримерных по жестокости преследованиях старообрядцев. В пытках, казнях, массовых изгнаниях всех, кто исповедовал старую веру. Потом в новых гонениях он обвиняет и Австрийскую империю, правительство которой недавно приказало закрыть Белокриницкий монастырь.
При необходимости не чинясь, Павел Иванович уснащает свою речь непечатными выражениями, и всякий раз это вызывает восторг у других делегатов. Двенадцатого июня, как раз в Духов день, который Чичиков еще в России считал днем начала своего духовного выздоровления, в Праге возникают массовые волнения. Первые часы они идут довольно вяло, но, когда из отеля «Голубая звезда» — как раз в нем остановились Бакунин с Чичиковым — по солдатам открывают пистолетную, потом ружейную стрельбу, дело становится жарким. В столкновениях с войсками и Бакунин, и Чичиков принимают активное участие, их часто можно видеть впереди восставших, они же и среди самых решительных организаторов строительства баррикад.
Позже Герцен, анализируя пражские события, назовет «г. Милорадова» (фамилию он изменил по конспиративным соображениям) «первым активным европейским революционером среди старообрядцев». Между тем в Москве, когда туда дойдут известия об участии епископа Павла в Пражском восстании, его рьяно поддержат молодые староверы, чья юность пришлась на самый разгар гонений. Агенты правительства раз за разом доносят власти, что после Иргиза обычное недовольство староверов перешло в лютую ненависть, и ныне молодые лидеры рогожцев Шибаев, вл. Пафнутий, Боголепов в открытую говорят, что императору Николаю I повезло, что недавняя европейская революция не добралась до России: «Мы все тогда поднялись бы, как один человек». Такого же мнения придерживаются даже лица из числа крупных купцов и фабрикантов, среди них некто Дубов и Макаров — один из вождей нижневолжского купечества; он, когда речь зашла о епископе Павле, заявил, что «если бы у нас открылось то же, что и на Западе, я бы первый поднял меч на дворян и попов».
С другой стороны, с не меньшей восторженностью о чичиковской революционности отзывался и Бакунин. По свежим следам того, чего и сам был участником, он в сорок девятом году писал в брошюре «Русские дела»: «Русский народ, пашущий землю или занятый в промыслах, крепостной, так называемый черный народ, расколот более чем на двести сект, которые все носят политический характер и все сходятся на отрицании существующего порядка вещей и на признании царской власти властью Антихриста. Эти секты, из коих некоторые являются даже коммунистическими, с общностью имущества и жен, распространены по всей империи вплоть до Урала и сильно преследуются, но от этого становятся еще более фанатичными». И он же, полтора десятилетия спустя, дважды получив смертные приговоры в Дрездене (Саксония) и в той же Австро-Венгрии, отсидев в Алексеевском равелине, а затем через Америку и Лондон сбежав из сибирской ссылки снова в Европу, еще не раз в своих книгах, статьях и речах будет вспоминать епископа Павла как пламенного борца за правое народное дело.
Пражским восстанием, дядя Артемий, и я намеревался окончить Чистилище души Павла Ивановича Чичикова. К этому времени он уже готов предстать перед фараоном и говорить с ним от лица Господа.
Снова всё рыхлил и поливал. Посадил анютины глазки и флоксы. Убежден, что такое долгое Чистилище — верных два печатных листа — и для тебя, дядя Артемий, оказалось нешуточным испытанием. Тогда, в тридцать девятом году, я эту часть написал за несколько дней, то есть работал почти не прерываясь. Сейчас, по второму кругу, всё уже, конечно, не так. Ладно.
После Чистилища, как и должно, Павел Иванович Чичиков вступает в Земной Рай, и начинается он у меня важной вставной главой. Я понимал, что любой, прочитав ее, усомнится, что Рай, даже земной, может быть таким, и что ты тоже скажешь, что, чтобы на этом настаивать, необходимы веские основания. Думаю, они есть.