Эта мысль уже не оставит его. Через два года, снова вернувшись к Герцену, он из какой-то его работы выписывает большой пассаж, посвященный староверам: «Есть также другие, и весьма распространенные, которые исповедуют наиболее крайние коммунистические учения, смешанные с мистическим христианством, наподобие гернгутеров и даже анабаптистов. Тысячи сектантов, преследуемые правительством, бежали в Лифляндию и Турцию… Для них Петр I и его преемники антихристы». — И дальше с предвидением, дар которого мог быть дан только свыше: «Вполне возможно, что от какого-нибудь скита (раскольничьей общины) начнется народное движение, конечно, национального и коммунистического характера; оно охватит затем целые области и пойдет навстречу другому революционному движению, источником которого являются революционные идеи Европы. Быть может, оба эти движения, не осознавая своего родства, вступят в борьбу, к вящему удовольствию царя и его друзей».
Дядя Артемий, обрати внимание на последнюю фразу, она — предсказание всего того, из чего выросла у нас Гражданская война. Чичиков это тоже понимает. Он записывает в дневнике, что нет сомнения, что Господь наделил Герцена пророческим даром и что предотвратить побоище между разными коленами дома Иакова необходимо во что бы то ни стало. Через два дня добавляет, что эта междоусобная война уничтожит избранный народ и хуже такой беды может быть только конечное торжество антихриста. Спустя день еще резче — что это и станет конечным торжеством антихриста.
Снова рыхлил и поливал землю. Чтобы подкормить цветочки, смешал воду с навозной жижей. Посадил настурции.
Продолжаю.
В семьдесят втором году, когда, окормляя паству, Чичиков снова будет то ли ездить, то ли бегать — это как угодно, по Уралу, он как-то заночует в одном из страннических кораблей на окраине Златоуста. Так получится, что там же найдут убежище и двое недавно бежавших с сибирской каторги народников. Вчетвером — кормчий, народники и Чичиков — они проговорят всю ночь. В дневнике об этом есть запись, но она отрывиста и никакого продолжения не имеет. Чичиков был устроен так, что ирония и надежда всегда были в нем рядом. Когда-то, в сорок восьмом году, быть может, самом светлом в своей жизни, он, новоиспеченный епископ древлей иерархии, уезжая из Белой Криницы в Россию, записал в дневнике: «Отправлен к больным, в карантине сидящим», и вот в семьдесят шестом году, после стольких лет разочарований, печали по поводу судьбы избранного народа, к нему возвращается прежнее настроение. К тому времени один из главных пайщиков мануфактуры «Вологодские кружева», он отмечает в дневнике, что вот уже третий год, подобно своим мастерицам, работает коклюшками, день за днем, не зная ни сна, ни отдыха, связывает, вплетает подпольные ячейки народников, всю нелегальную сеть «Земли и воли» в полог, который ткут для Девы Марии бегуны и странники. А еще годом позже, явно довольный результатом, добавит, что революционеры — настоящее суровье, и покров получается прочнее некуда. Дева Мария будет радоваться: новый полог не разъест никакой грех.
За этой работой пройдут все последние годы жизни Павла Ивановича Чичикова. В декабре семьдесят восьмого года, впервые за пять лет, он по неотложному делу приезжает в Петербург. Даже со стороны видно, что он сильно сдал, весь усох и ослабел. Прежними остались лишь глаза, как некогда написал его биограф, «быстро-пронзительные и умные». Впрочем, те немногие, кто еще остался верным Павлу Ивановичу, ни одной жалобы от него ни разу не слышали. Лишь новому келейнику Чичикова Афанаилу ведомо, с каким трудом даются теперь епископу их нескончаемые кочевья. И третьего дня, когда они еще только ехали по московскому тракту, и вчера уже в городе владыка снова говорил Афанаилу, что, конечно, уныние большой грех, и всё-таки тяжело умирать в дороге. После сорока лет странствования по пустыне знать, что самому тебе в Землю Обетованную не войти. Молясь Господу, он давно уже просит об одном — чтобы достало сил взойти на гору Нево, на вершину Писги, и оттуда через Иордан увидеть Святую Землю.