И Египет, и Земля Обетованная — части одного палиндрома. Чуть не захлебываясь в крови, мы с равным энтузиазмом скандируем его слева направо и справа налево.
Что с Исходом, что с возвращением в Египет, думаю, твой Исакиев не прав. Палиндром по своей природе спокоен, уравновешен, а здесь бедствия да мятежи.
Вчера, рассказывая кормчему об Исакиеве и палиндромистах, сказал, что для них что конец, что начало суть одно. Потом речь зашла о запрете из Второзакония варить козленка в молоке матери его. Кормчий ответил, что заповедь эта прямо следует из устройства мироздания, как оно задумано Господом. Добро следует отделить от зла, жизнь от смерти. Молоко, которым вскормлен, не должно стать источником твоих мучений. Материнские воды, в которых вынашивалось всё живое, сделались погибелью лишь однажды, в Потоп. Запрет смешивать мясное и молочное дан и в память о клятве, что нового бедствия не будет.
Как-то и мы с Юрием заспорили, не был ли Потоп нарушением будущей Синайской заповеди не варить козленка в молоке матери его, или сама эта заповедь была дана Моисею в память, в подтверждение обетования, что другого потопа не будет. В конце концов помирились. Сошлись на том, что воды Потопа есть околоплодные воды уже нового, очищенного от греха человека. Начало его жизни на земле, день его сотворения — когда отошли воды.
При Ное землю залил не потоп вод, а собственное зло человека, которое земля больше не могла впитать. Господь предупреждал нас об этом, но поверил один Ной. Потом, когда поры земли раскрылись и мерзость, копившаяся от сотворения мира, вышла наружу, Ковчег милостью Божьей целый год плавал по страшному морю, и на нем никто не погиб. Дальше нам было обещано навсегда затворить поры земли, хотя неправда в мире и продолжала множиться. Помню, когда-то в письме из Рима дядя Петр писал: «Ты исповедуешься священнику, и когда он даст тебе поцеловать крест, Евангелие, подведет под епитрахиль и, перекрестив, скажет: отпускаются грехи рабу Божьему во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь, — это значит, что и новое твое зло Господь взял на себя, ему уже не излиться на землю».
Мы лили и лили потоки горя, слез, думали, всё уйдет, как в песок. Когда начался Потоп, испугались и из молитв, обращенных к Богу, на скорую руку соорудили Ковчег.
Кормчий согласен, что Красное море — потоп вод и огня. Нечистых оно поглотило, праведных спас Ковчег веры.
Исакиев рассказывал, что по одному с ним делу проходил другой палиндромист, Феофилактов, который наоборот, то есть справа налево, причем бегло, мог читать хоть целый час. Раньше, еще до переезда в Гомель, он использовал и собственной конструкции проекционную камеру: в ней луч, прежде чем попасть на экран, отражался от двух дополнительных зеркал, отчего любой текст выходил так, будто его сразу печатали справа налево. Из-за этого приспособления Феофилактова и арестовали, решили, что нашли шифровальный аппарат. Судили за измену родине, срок — пятнадцать лет.
Исакиев пишет, что арестованный в январе тридцать восьмого года и проходивший с ним по одному делу известный гомельский палиндромист Владимир Феофилактов уже на первом допросе начал давать показания. Сообщил следствию, что, как река Стикс — рубеж между миром живых и миром мертвых, Красное море — граница между зависимостью человека от человека и зависимостью человека от Бога. Второе и есть свобода. В его, Феофилактова, задачу входило убедить колеблющихся, что море мелкое, как в палиндроме идти можно и туда, и сюда. Но пока с тобой Бог, путь один. Это, несомненно, была работа на контрреволюцию.
Два берега Потопа — левый и правый. Считается, что Ной отплыл от греха и через год пристал к праведности, но у Исакиева в его «Потопе» ковчег делался чем-то вроде парома.
Казни водой (Потоп) и огнем (Содом и Гоморра). Вышедшие из бездны воды Потопа, то есть воды, не загасившие, наоборот, впитавшие в себя огонь, его жар. Они кипят, колобродят, пламя в них мечется, рвется наружу.
Кроме Ноева семейства, гибель всего потомства Адама, гибель египтян и переход евреев через Красное море «аки посуху», крещение Христа в Иордане — всё это обновление и очищение водой, оправдание ею тех, кому еще можно помочь, и сама вода для одних — искупление и спасение, для других — смерть, разверзшаяся бездна.
То, что ты слышал от Крума в Старице и что теперь тебе пишет Исакиев, мне уже знакомо. Недавно в Москве после четырнадцати лет лагерей объявился мой двоюродный брат Михаил Стависский, с которым я и раньше был дружен. Бо́льшую часть срока он отработал на воркутинских шахтах и, как и твой отец, вернулся с силикозом.