Возвращение в Коктебель

Натка безмолвно уставилась на сестру. Черные глаза горделиво и глупо встретили ее взгляд: вот какая она молодец!

- Но мы же не хоронили, - обрела наконец дар речи Натка.

- А венок? - воскликнула Зина, хотя венок заказывала, разумеется, Натка.

- О чем ты говоришь? - застонала она. - Опомнись... Ну ладно: что сделано - то сделано. Отдашь деньги вдове?

- Не говори глупости!

Почему, ну почему Натка снова подавила внезапный страх: как можно такое придумать? Зачем постаралась все скорее забыть? Берегла, должно быть, свой внутренний мир, свое понимание жизни... На что же она надеялась? Думала, ничто подобное ее не коснется? В самом деле, ведь от Зины ей ничего не нужно, она - сторона дающая. Да, но мама... И, застонав от невыразимой муки, Натка вспоминает мамин инфаркт.

Девочки в тот тяжелый год учились в школе, Зина тогда не работала: разругалась со всем отделом, довела начальника до нервного срыва.

- Он сказал: "Уходите, а то я за себя не ручаюсь! - рыдая, пересказывала Зина. - Вы мне физически неприятны!"

- Так и сказал - "физически"? - расстроилась Натка. - Ты только Володе не говори.

Но Зина, как водится, не удержалась. Володя молча и мрачно выслушал невозможные эти слова и тут же забрал жену с работы. Устроил через полгода в библиотеку, на полставки.

Так вот. Мама лежала пластом - тихонькая старушка, - Натка с Леной суетились вокруг нее, а Зина истово сражалась с дочерью. Что там у них стряслось, Натка толком не знала, потому что мама перестала есть, и нужно было тереть для нее морковь, чтобы делать сок, а морковь в их районе как раз исчезла, и приходилось таскать из центра тяжеленные сумки; доктор велел достать компламин, а его тоже не было.

Сестра звонила каждый вечер - по три, по четыре раза, - все рассказывала, какая гадина ее Ларка.

- Это же дочь! - вскрикивала она. - С ней ведь даже не разведешься! Это ж не Вовка...

Только прибежит Натка с работы, станет тереть морковь - звонок. Поговорит, успокоит Зину, вернется к моркови - опять звонок:

- Вот я еще что вспомнила...

И однажды Натка, осатанев, не выдержала:

- Да плевала я на твою Ларку! У меня мама тут умирает - между прочим, это и твоя мать тоже! Пол-Москвы ищет ей компламин, а ты все о том, какая дрянь твоя дочь...

Зина страшно обиделась, бросилась защищать дочку, на другой день не звонила, а еще через день сухо и коротко сообщила, что достала лекарство подумаешь! У нее везде были связи.

Встретились у метро, в назначенное Зиной время. Натка бешено благодарила, Зина великодушно отмахивалась:

- Ладно, чего уж там...

Денег за компламин не взяла.

- Да он дешевый, достали в Кремлевке. Там у них все дешевое.

И виноватая Натка благодарила снова и снова.

"Что ж Зина-то не сидела с матерью? - терзалась она теперь, в горькую ночь прозрения. - Не терла морковь, не таскала сумки, не подменяла нас с Леной хоть изредка? Почему в те страшные дни как-то особенно мучила своими воплями? Может, как раз поэтому: чтоб не вздумали беспокоить? Боже мой! Глупая Зина... Да она в сто раз умнее меня! Ну, хватит, хватит... Ничего уже не поделаешь, не изменишь и не исправишь. Теперь надо думать, как быть с Ялтой..."

Натка устала, закрыла глаза. Хоть бы она рассказала, что ли, Володе. Он, конечно бы, возмутился, накричал на жену... Ах, хорошо бы... Пришел спасительный сон и унес на время ее проблемы.

7

В Ялте было много всего: с утра до ночи - на заводе, а в гостинице кипы бумаг. И все-таки она бегала к морю: купалась, стараясь получить удовольствие, любовалась, стараясь наслаждаться, пейзажем. Плохо это ей удавалось! Потому что море теперь для нее - Дима. И горы - Дима. И все вокруг.

"Медвежонок, что ж ты плавать не научился? Медвежата, говорят, здорово плавают!"

Нет, она больше не в силах! Приедет - и позвонит. Какое там самолюбие? Какая гордость, достоинство, когда нет без него жизни? Вот она идет в цех, что-то объясняет, отстаивает, и рада, что ее понимают; вот ужинает в блинной, на набережной, а вокруг музыка, смех, веселые лица; звонит в Москву, говорит, что задерживается, и Зина, сменившая гнев на милость - перед самым отъездом, - как ни странно, не возмущается и не протестует. И все время как будто смотрит какой-то фильм, где она - всего лишь действующее лицо. Смотрит пусто и отстраненно, даже без любопытства. Надо выйти из зала, оставив фильм там, в темноте, надо вернуться в жизнь. Скорее - в Москву!

- Тут тебе целая куча писем, - считает нужным сообщить Зина. - Вон, на столе.

Родной, стремительный, единственный в мире почерк!

- Что ж ты не говорила? - ахает Натка. - Ведь я звонила!

- А ты не спрашивала. Ну, пока.

- Дай-ка я тебя провожу, - спешит к двери мама. - Спасибо, детка. Ты уж звони почаще: я к тебе так привыкла. Ната, ужин в духовке, Зиночка сделала такое мясо!

- Потом, извини. Потом, мама.

Натка плотнее закрывает дверь, чтоб не мешал телевизор - мама сразу его включила, - какое-то время робко смотрит на письма, изучая штемпеля, даты. Потом ледяными пальцами, дрожащими от волнения, тревоги и неизвестности, открывает первое, отосланное так давно, в начале июля...

8