Возвращение в небо

В том, что отвечать надо именно так, я не сомневался: в письме наверняка было поздравление по поводу присвоения мне этого звания.

Генерал поинтересовался, откуда я родом, где учился, на каких фронтах воевал, сколько сбил самолетов, являюсь ли коммунистом. Я коротко ответил на все вопросы. Переводчик что-то записывал, пока я говорил. Генерал смотрел мне прямо в лицо. Взгляд его был тяжелый, мрачный. Мне даже показалось, что глаза генерала стали больше и с каждой минутой приближаются ко мне.

Попросив переводчика перечитать одно место в письме, генерал неожиданно встал из-за стола. Собака поднялась тоже.

— Где штаб вашей армии? Штаб танковых сил?

Я ожидал, что об этом спросят, и сразу ответил, что не знаю.

— Почему вы пошли на таран нашего самолета? — резко переменил он тему.

Пришлось объяснить ситуацию, сложившуюся в воздушном поединке с «рамой», упомянуть о неожиданном столкновении с ней.

— А у нас есть свидетель, который утверждает, что вы преднамеренно таранили нашего разведчика.

Через минуту в комнату вошел высокий, светлорусый офицер. Голова и левая рука его были забинтованы, куртка расстегнута, на кителе поблескивали какие-то нашивки, награды.

Генерал произнес несколько похвальных слов в адрес вошедшего. Мне объяснили, что это знаменитый летчик-разведчик, работающий на танкистов. Раненый заговорил тоже.

— Господин генерал считает, что вы сбили нашего аса, нарушив законы ведения войны в воздухе. Немецкие летчики никогда не прибегали к тарану, торжественно переводил майор. — За таран вы будете наказаны.

Как бы подтверждая слова переводчика, генерал гневно взглянул на меня.

От удара в воздухе я был весь в крови. Во время разговора с генералом кровь вдруг хлынула из горла. Летчик наклонился ко мне, подал не то платок, не то полотенце, которое услужливо протянул ему переводчик. Генерал велел налить мне воды. Переводчик и летчик довольно долго возились со мной, помогая остановить кровотечение. Когда же я смог говорить, повторил то, что сказал раньше.

Перекинувшись несколькими словами с летчиком, генерал закурил, погладил собаку и махнул рукой.

Переводчик позвал солдат, находившихся за дверью, они взяли меня за плечи и вывели из кабинета.

Ночь опустилась на село. В высоком небе мерцали звезды. А меня снова куда-то повели. Сзади шагали несколько гитлеровцев. Я с трудом различал еще видимую серую тропинку и чувствовал себя все хуже с каждом минутой.

Промелькнули последние деревья, мы шли над глубоким оврагом. «Где-то здесь… — с отчаянием думал я. — Ведь допрос состоялся…»

Один из солдат вышел вперед. «Если будут стрелять, он должен отойти… Только он отойдет — прыгну в овраг…»

Мозг работал лихорадочно. Все во мне сжалось для предстоящего броска. Пускай полечу вниз вместе с солдатом. У меня хватит духу побороться с ним. Я должен вырваться из плена любой ценой!

Чем больше настраивал я себя на прыжок, тем сильнее волновался и терял силы. Не может, видимо, человек долго находиться в таком напряжении. Я вдруг почувствовал, что ноги стали деревенеть, а руки отяжелели. Уставшее тело всей своей тяжестью гасило мой пыл.

А между тем мы подошли к какой-то хате. Меня завели в комнату. Яркая лампа ослепила глаза. Среди нескольких немок я сразу узнал по выражению лица русскую женщину. Она не решилась заговорить, но первой взялась за мою рану. Промыла ее, приложила мазь, забинтовала, дала марганцовки, чтоб прополоскал рот. Охранники и остальные женщины отошли в сторону, оживленно болтая. Я почувствовал, что моя спасительница умышленно замедлила движения.

— Кто ты? — шепотом спросила она.

— Летчик, — еле слышно ответил я.

Ни один мускул не дрогнул на лице женщины. Она даже не взглянула на меня. Но по ее щеке скатилась слеза.

Потом меня повели обратно, в то же село. Настроение улучшилось. Если б решили расстрелять, зачем лечить?

Та же тропинка, бежавшая вдоль оврага, теперь вызывала совсем другие мысли. Я понял, что надо выждать более удобный момент.

И снова — хата. Обычная сельская хата, такая, как те, что согревали нас под Сталинградом или на Донщине. Но теперь она стала для меня тюрьмой. В комнате лишь узкая койка, застеленная старой одежкой. Два солдата, которые сопровождали меня, указали на глиняный пол, а сами сели на кровать. Я примостился у стены. Посмотрел на них, они — на меня. Должно быть, нам всем было непонятно, почему двое должны стеречь одного? Не знаю, что прочитали они в моем взгляде. Я кое-что понял по их глазам. Охранники отвернулись, начали говорить о чем-то своем. Приоткрылась дверь, и на пол возле меня упала ватная фуфайка. За дверью на миг показалось женское лицо, обрамленное черным платком.

Сложив фуфайку на манер подушки, я прилег на полу. Но сон не приходил.

Куда меня отправят? Что будет завтра? Черная стена неизвестности, как бесконечная ночь, стояла передо мной. И вдруг вижу… свой аэродром. Курган. Ко мне сбегаются товарищи, поздравляют с возвращением. Я — дома!..