Возвращение в Острог

Один за другим вводя чужие пароли, Козлов читает переписки девочек и парней. Интересного мало: музыка, фотографии, подколки друг друга в комментариях. Смайлики, гифки и виртуальные подарки. Ничего особенного, никаких предсмертных записок или разговоров о смысле жизни. Максимум — «всё задрало», но такого добра у кого хочешь полно. Пустые статусы, членство в идиотских группах и цитаты рэп-исполнителей:

Я родился в Москве в семидесятом, на краю города. Моча рано ударила в голову. В четыре активно ругался матом. Потом школа, вонючая форма, драки, клей. Так я становился сильней. Воровал деньги в раздевалке. В восемь начал курить. В одиннадцать кинул первую палку. Забил на родителей. Стал пропадать с друзьями на свалке…

Разглядывая фотографию, на которой запечатлены все воспитанники детского дома, Александр видит теперь улыбающихся детей. Подпись под снимком гласит: «День первый, пляж». Несколько сердечек в комментариях, чьи-то глупые шутки по поводу закрытых глаз. Были дети, и вдруг нет. Вывалились из жизни, как молочные зубы. Внимательно рассматривая нерезкую фотографию, Козлов отмечает для себя, что все покончившие с собой подростки стоят врозь. Ничего общего у этих ребят нет. Похоже, эти дети даже не дружили, и всё, что их по-настоящему объединяло, — скорая смерть.

— Александр Александрович, а что, если что-то случилось там? — ухватившись за повисшую паузу, спрашивает выглядывающий из-за плеча Фортов.

— Хороший вопрос!

Разговаривая с местными следователями, воспитанниками и воспитателями, Козлов повторяет его:

— Происходило ли что-нибудь из ряда вон выходящее у кромки моря?

— Нет.

— Происходило ли что-нибудь необычное у кромки моря?

— Нет.

Ответы-близнецы:

— Это был незабываемый отдых, ни одного дождливого дня! Море, счастье, вкусная еда!

— Были ли ссоры или конфликты?

— Конечно нет! Зачем тратить волшебное время на ссоры? Все мы были счастливы как никогда. Такие минуты следует ценить!

Козлов понимает, что суицид не совершается при наличии только одной причины. Их, как правило, несколько. За эти самые «несколько» отвечают проведённые в детском доме годы, — остаётся только понять, что стало щелчком.

В путешествии, кажется, ничего сверхъестественного не произошло. По возвращении в Острог тоже. Привычная жизнь, ровно такая же, как всегда.

— Александр Александрович, признайтесь, у вас появилась версия?

— Нет, Фортов, пока нет…

Во второй половине дня Михаил привозит отца Каземата. Священник думает, что на него продолжают давить в связи с делом о передаче мощей, однако московский следователь вдруг заговаривает о другом:

— Будьте любезны, расскажите нам о массовых самоубийствах у старообрядцев.

— А что тебе о них рассказать, мил человек? Почитай Алексея Толстого, послушай Мусоргского…

— Обещаю! Я и почитаю, и послушаю, только интересно, так сказать, из первоисточника всё узнать.

— А я пока не первоисточник, да и рассказывать мне особенно нечего. Было такое раньше. Предки наши считали, что, коли истинного священства и таинств больше нет, спасти свою душу можно лишь личным подвигом, лишая себя жизни. Занимались самоуморением, только мученическая смерть понималась не как самоубийство, а как способ сохранить веру.

— А вы об этом рассказывали ребятам?

— А зачем мне им об этом рассказывать? Сейчас за веру сражаться не нужно.

— Значит, о самоубийствах вы никогда не говорили?

— Мы, мил человек, обо всех больших грехах говорили.

Задавать вопросы о вере Козлову непросто. Бога Козлов не любит. С этим чувством проходит юность, чувство это укрепляют война в Чечне и работа следователем. Александр уверен, что если на земле и есть главный преступник, то это, несомненно, бог. Создатель крадёт наши жизни, мечты и надежды, без зазрения совести убивает наших отцов и детей, и нет над ним никакого суда.

«Богу всё дозволено», — нередко думает Александр.

Ещё несколько минут Козлов продолжает опрос, но совсем скоро понимает, что старик этот добр и вряд ли мог подталкивать ребят к самоубийству. К тому же никаких причин подозревать его нет. Своему опыту Александр доверяет. Козлов видит, что священник этот и сам переживает, а потому, извинившись за беспокойство, решает лично проводить старца.

— Батюшка, — уже в коридоре спрашивает Козлов, — у меня к вам вот ещё какой вопрос…

— Да, товарищ следователь…

— А как мне так молиться этому вашему непробиваемому богу, чтобы жена в семью вернулась?

— А ты сам-то к этому готов?

— Да, я очень хочу, чтобы она вернулась!

— Не про то я спрашиваю. Молиться-то ты готов?

— Я на всё, кажется, уже готов…