Возвращение в Острог

Старый бульдозер выпускает в морозный воздух чёрный дым, и мужик понимает теперь, что всю жизнь живёт в колонии, единственная задача которой — обеспечивать комфортную жизнь столицы. Водитель чувствует себя рабом. Ему не кажется — он уверен, что, как и его прапрадеды, он всё ещё крепостной. Теперь у него вроде бы есть свобода, но только что с того? Человеку Острога она не нужна. Как дверцу собственного бульдозера, он хочет видеть все двери мира закрытыми. Он готов проглотить все на свете ключи и быть их хранителем, только бы не пришлось ничего открывать. Ему не нужны цветы на могилах детдомовцев и нет никакой надобности в этих отвратительно ровных краях. Подобная картинка его не примиряет, но оскорбляет. Он прекрасно понимает, что здешняя жизнь другая и что, как только самоубийства закончатся, зарывать детдомовцев станут по старинке. В этом месте нет ни денег, ни желания, ни времени с почестями провожать никому не нужных детей. Чуть-чуть сдавая назад, мужчина думает теперь, что важно просто дожить. С этим разом не повезло, возможно, получится когда-нибудь ещё. Через жизнь или две. Если кто-то по-настоящему верит теперь в перерождение, то не буддийские монахи, но он. Лишь в вероятности следующей жизни есть хоть какое-то оправдание бедствия в этой.

Водитель бульдозера сидел шесть лет в местной тюрьме, сидит теперь в разваливающейся кабине и понимает, что люди ездят только вперёд или назад. Они либо сидят, либо нет. Третьего не дано. Всё остальное — пустые и бесполезные дела. Прилив за приливом, вновь и вновь к нему приходят мысли о самоубийцах, и теперь он по-настоящему зол, потому что не понимает, какого лешего из-за этих детей поднимают такой шум. У всех, уверен мужик, в этой стране есть срок годности. Мужчины, женщины, шахтёры и солдаты — все обязаны умирать согласно положенным нормативам. Люди, которые по какой-то причине живут дольше, — просрочены. С этими ребятами, не сомневается бульдозерист, никакой особенной беды нет. Отправляясь в ПНИ или даже во вполне себе свободную жизнь, детдомовцы, как правило, растворяются в небытии в восемнадцать. Просрочиваются единицы, так что, если быть объективным, в их смертях нет ничего из ряда вон выходящего. Бульдозерист знает и свой срок и даже немного рад тому, что он подходит вот-вот.

Дёргая за рычаг, он думает теперь, что хорошо бы взять всех да закопать! Всех! Весь этот грёбаный мир! Всех людей на планете Земля. Взрослых, стариков, детей, здоровых и больных, мужчин и женщин — всех без исключения взять бы да зарыть в одной могиле…

Бульдозерист хочет пожить один. Очень. Хотя бы несколько дней. Ему важно пройтись пустыми улицами Острога, сесть в оставленную кем-нибудь машину и чистой дорогой две ночи ехать по вымершей стране, чтобы прогуляться по безлюдной Москве. Ему нет дела, как там будут выглядеть вымершие Афины или что-нибудь ещё, но он очень хочет знать, что на этой хреновой планете больше никого нет…

Выпрыгнув из кабины, в свете фар он медленно бредёт вдруг в сторону кладбища. Переступив через невысокий, кривой и жалкий забор, бульдозерист медленно подходит к могиле жены — единственное место на несколько километров, где ловит телефон. Как Данко сердце, подняв над собой дешёвый кнопочный аппарат, он зажигает звёздочку над уснувшим кладбищем и, когда видит, что телефон ловит сигнал, думает, что теперь вполне может кому-нибудь позвонить, но проблема в том, что звонить бульдозеристу некому…

На всей планете…

Песнь шестнадцатая

Среда подобна вторнику. Ничего нового: монотонная работа в поисках истины. Чтобы установить причинно-следственную связь, нужны не допущения, но конкретика. Если есть преступник — его следует найти, если нет — можно убираться, потому что изучать социальные проблемы не дело следователей.

Постфактум Козлов продолжает знакомиться с детьми. Наивность без перспективы. Рисунки, открытки и поделки. Изучив их, психологи уже вынесли заключение, но Александра оно не устраивает.

«Склонны к суициду. Не смешите меня…» — следователь знает, что написать подобный вердикт после череды самоубийств — проще всего. Когда смерть есть факт случившийся, нет никакой сложности подогнать тот или иной коллаж под предрасположенность.

Который час, не вставая из-за стола, он рассматривает лучшие образцы автоматического письма. Зарисовки на полях, признания дневникам, даже фотографии надписей на стенах. Искусство аутсайдеров. Застывшая безысходность, за которую собиратели ар-брюта, без сомнений, многое бы отдали.

Козлов изучает теперь не только собранные местными следователями материалы, но и странички подростков в социальных сетях. В деле уже были выжимки, однако Александр хочет лично рассмотреть осколки разбившихся судеб.

Вопрос всё тот же: кто мог планомерно и систематически склонять детей к суициду?

Александр понимает, что почва добротная: все самоубийцы жили в ситуациях долговременных непереносимых и травмирующих обстоятельств, однако кто или что подтолкнуло их к последнему шагу? Что исключило этих детей из будущего?