"Возвращение в Рай" и другие рассказы

Как вилка итальянца, наматывающая на себя клубок горячих макарон, колеса бегут и наматывают на себя пространство и время. В любой европейской стране мы проехали бы уже от западной границы до восточной. А здесь, глядя на карту, с ужасом понимаешь, что ты только начал двигаться. И вдруг прямо перед тобой, как грибы из земли, как войско Черномора из морских глубин, вырастает воздушная громада монастыря. Пирамиды, прячьтесь. Нотр-Дам, устыдись.

Сколько силы в каждом звуке колокола! Сколько веры в плавных линиях куполов! Если бы я был немцем, я бы с испугом и недоверием смотрел на людей, которые строят такие храмы, а живут в смиренных деревянных домиках. Но я не немец. Я — дома, и мне стыдно, что ни один кирпич в этих стенах не положен моей рукой.

Вспоминаешь невольно Святую Землю. В католических храмах чисто и холодно. Мраморные полы и стены, каменные алтари. Молитв не слышно. Слышно щелканье фотоаппаратов. В одном из монастырей услыхали звуки григорианского хорала, но то были голоса из включенного магнитофона. У православных иначе. Толкотня, шум, живой беспорядок. Но везде молитва и сердечная теплота. Можно гневаться на неорганизованность и хмуриться из-за недостатка чистоты. Но никого не пожуришь за недостаток искренности. Россия похожа в этом смысле на Палестину.

* * *

На Руси не зря так полюбили придуманную в Японии матрешку. Куколки, прячущиеся одна в другой, — это ведь сама жизнь, и русская в особенности. Грязная улица, носящая имя Ленина, магазины с надписью «Вино. Табак», провинциальная тишина и ленивое спокойствие. Вот она, глубинка. Но это только первая «матрешка», самая заметная. Повернем ее по часовой стрелке и найдем другую. Где-то рядом, наверняка, местный Кулибин колдует над невиданным изобретением, а новый Циолковский разрабатывает план переселения человечества в космос.

Открываем дальше одну за другой всю семейку «матрешек» и так, оставляя в стороне необузданного Митю, циничного Ивана, противного Смердякова, находим, наконец, Алешу Карамазова. Это самая махонькая «матрешка», но и самая главная. Это — Левшой подкованная блоха, чудо природы, малое семя, из которого со временем непременно вырастет дерево.

* * *

Стою на высоком холме. За спиной — белокаменный красавец, владимирский собор. Приложился к мощам, постоял молча перед Владимирской. Теперь вышел на воздух и подставил ветру заслезившиеся в храме глаза. Кажется, что рядом стоит Федор Иванович и говорит чуть слышно:

Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный,

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя.

— Батюшка! Пора. Нам еще ехать километров триста!

Оборачиваюсь на голос шофера:

— Да, да. Поехали.

Прислонюсь виском к стеклу машины. Буду ехать и думать: «Боже, как хорошо».

КРЕСТ, КОТОРЫЙ НЕЛЬЗЯ БРОСИТЬ

Могут ли слова иметь вес, вкус, запах? Слово «жизнь», как мне кажется, имеет запах и вкус, но не имеет веса. А вот слово «талант» тяжелое. Может быть, оттого, что одним из его значений является древняя денежная единица. Килограммы драгоценного металла слиты в слово «талант», и ради этого металла люди способны на предательство, воровство и убийство.

Денежные знаки нынче не оттягивают наш карман. В бумажный век и деньги легковесны. А потому не будем отвлекаться на омоним, а будем говорить о таланте как об уникальной способности.

Талант не облегчает жизнь. По мне, он больше крест, чем утешение. Вернее, он — утешение другим, но обладателю он — крест, который нельзя бросить. Крест, с которого снимают.

Мелкая душа мечтает побыть на день царем, на час — халифом. И это для того, чтоб нарядиться в «царское», покрутиться перед зеркалом и «сфоткаться». Еще — отдать пару взбалмошных, бессмысленных приказов. Конечно, поесть на золоте, попить из серебра. А потом надо быстрее сматываться. Пока не рассекретили и не натолкали в шею. Или пока груз ответственности и реальное бремя власти не стали пригибать к земле.

Иначе думают те, кто родился на царстве. «Не хочу быть царем», — плакал наедине с воспитателем маленький Александр Второй.

Жуковский, штудировавший с наследником всемирную историю, языки, литературу, понимал ребенка. Понимал, но поднимал его ни свет ни заря и продолжал занятия. Положение обязывает. Царствовать — титанический труд.

Точно так же обязывает талант. Он ведь не изобретен. Он дан, и за его использование спросят.