"Возвращение в Рай" и другие рассказы

Если нет никакой серьезной беды, делающей людей беженцами, мечта о миграции зиждется на двух вещах, из которых одна – убеждение, а другая – иллюзия. Убеждение заключается в том, что «жизнь здесь – …» (выберите сами название, лишь бы оно означало «плохая»), А иллюзия состоит в том, что «там несравнимо лучше» или «просто прекрасно». Здесь речь уже не о молодежи, а людях как таковых.

Это не сегодняшнее новшество. Оно распространено не только среди зрителей МТУ, идейных или стихийных космополитов еtс. Такие мысли жили всегда и будут жить всегда в человеке, который утратил рай, живет в одном шаге от адской пропасти, но ни смутной генетической памяти о рае не осознает, ни ада, по причине духовной незрячести, не видит.

Словами о том, что «мы уедем, и там все будет по-другому», наводнена вся литература и весь кинематограф. Хорошая, надо сказать, литература и недурственный кинематограф. Такой, где зрителей хотя бы не пугают ожившим трупом и не смешат видом чужих трусов.

Грусть чеховских пьес в немалой степени состоит из того, что привычный мир рушится на глазах и хочется куда-то уехать, чтобы все начать заново. И «так грустно играет военный оркестр в саду», и «мы заживем, заживем, и увидим небо в алмазах. Мы услышим ангелов, мы отдохнем», и «поезд уже пришел. Пора. Но ведь ты приедешь за мной? Нет, это я к тебе приеду. Мы обязательно встретимся и будем счастливы».

И пока на одной стороне Земли она кутается в шаль, а он хмурится и жадно курит папиросу, пока оба в сумерках слушают соловья, на другой стороне Земли восходит огромное солнце, и она говорит ему по-английски: «Милый, уедем. Уедем куда угодно: в Европу, на какой-нибудь остров в Тихом океане, чтобы были только ты и я. Прочь отсюда, от этих небоскребов и суеты, от каменных джунглей. Начнем жизнь заново».

Всем хочется жить хорошо, и всем кажется, что для этого надо куда-то уехать. Из Парижа – в Нью-Йорк, из Нью-Йорка – в Тибет, из Тибета – в Лондон, из Петербурга – в Ниццу, из Ясной Поляны – на станцию Астапово.

А между тем везде в мире продаются носовые платки. И это значит, что все люди плачут и надо чем-то вытирать слезы и во что-то сморкаться. Еще везде есть тюрьмы и кладбища, то есть знаки присутствия смерти, насилия и несправедливости. Й, раз уж мы вспомнили о тюрьмах, вспомним и о том, что именно за тюремными стенами живут самые жаркие надежды на изменение жизни после освобождения. О том, как трудно даются и далеко не у всех получаются эти изменения, нужно говорить отдельно. Пока лишь стоит подчеркнуть: мечта о лучшей жизни – постоянная жительница тюремных камер. Вместе с надеждой, той, что умирает последней, эта мечта держит на плаву множество обездоленных людей и дает им силы терпеть и ждать.

Так не в тюрьме ли мы живем, раз так страстно желаем вырваться, освободиться, начать жить заново, но только на новом месте? Не в тюрьме ли живет большинство жителей земли, желающих освободиться бегством в далекие края от жизненных неудач, долгов, ошибок, нищеты, кошмарных воспоминаний?

На этом старом, как мир, психологическом явлении, как на дрожжах, выросли Соединенные Штаты. «Сияющий город на холме», страна равных возможностей, соперничая с Христом, стала говорить: «Придите ко мне, все труждающиеся и обремененные». И были годы, когда французами подаренная статуя в нью-йоркской бухте встречала в день десятки пароходов, битком набитых людьми, начинающими новую жизнь. Люди и сейчас прибывают, только воздушными воротами по грин-карте или пешком через мексиканскую Гранину. Сияющий город на холме давно превратился в империю, которой, чтобы сохранить власть, нужно воевать «за демократию» во всех частях мира…

А человек остался недовольным и смутно тоскующим, даже когда его накормили и обеспечили медицинской страховкой. Если он не снимается с якоря и никуда не отправляется, то не обязательно потому, что он счастлив на месте. Быть может, он устал, или постарел, или у него нет денег на путешествие. Быть может, его географические познания весьма скромны, и у него просто нет заветной мечты по этой части. Всю жизнь он пределом мечтаний, возможно, полагал поездку к Великому каньону, но так и не сподобился. И теперь на старости, когда жена с особенно мрачным видом возится на кухне, он в который раз говорит ей: «А давай бросим все и махнем к Великому каньону. Прям сейчас! А?» Но жена все это уже сотню раз слышала и хорошо знает, что они никуда не поедут. Да и в ее возрасте понятно, что никуда не надо ехать. И будь она знакома с этими строчками, то, не оборачиваясь от стряпни, процитировала бы их мужу:

«Скушно жить, мой Евгений. Куда ни странствуй, Всюду жестокость и тупость воскликнут:

"Здравствуй"»…