Возвращение в Вавилон

Он проснулся счастливым. Дверь в мир опять была открыта. Он строил планы, будущие возможности для них с Гонорией, но внезапно он помрачнел, вспомнив все те планы, которые строили они с Хелен. Она совсем не собиралась умирать. Настоящее было слишком ценным – в нем была работа, которую нужно было делать, и люди, которых можно было любить. Но любить не чересчур, потому что он знал, сколько вреда отец может причинить дочери, а мать сыну, привязывая их к себе слишком крепко: впоследствии, в большом мире, ребенок будет искать в своем партнере то же слепое обожание, но, не сумев, скорее всего, его найти, отвернется от любви и от жизни.

Наступил еще один ясный хрустящий день. Он позвонил Линкольну Петерсу в банк, где тот работал, и спросил, может ли он рассчитывать на то, чтобы взять Гонорию с собой в Прагу. Линкольн согласился, что нет причин медлить. Только одно – официальная опека. Марион хотелось бы на некоторое время продлить ее. Она расстроена тем, как все обернулось, и это можно смягчить, только если дать ей понять, что ситуация будет под ее контролем еще год. Чарли согласился, ему нужен был только ребенок.

Затем вопрос с гувернанткой. Чарли побывал в агентстве и поговорил с суровой девушкой из Беарна и c крепкой сбитой уроженкой Бретани, ни одна из них его не впечатлила. Были и другие, которых он намеревался увидеть на следующий день.

Он пообедал с Линкольном Петерсом в «Гриффонс», пытаясь умерить свой восторг.

– Нет ничего, похожего на собственного ребенка, – сказал Линкольн. – Но ты ведь должен понимать и чувства Марион.

– Она забыла, как тяжело я работал здесь семь лет, – сказал Чарли. – А помнит только одну-единственную ночь.

– Тут есть еще кое-что. – Линкольн заколебался. – Пока вы с Хелен мотались по Европе, швыряясь деньгами, мы просто пытались выжить. От роста благосостояния мы ничего не получили, поскольку я мог заработать едва ли на страховку. Но думаю, у Марион были мысли о некоей несправедливости, ведь тебе в конце даже работать не пришлось, но ты становился все богаче и богаче.

– Все ушло так же быстро, как и пришло. – сказал Чарли.

– Да, и большая часть осталась в руках лакеев, саксофонистов и метрдотелей – что ж, теперь этому празднику пришел конец. Я сказал это только для того, чтобы объяснить чувства Марион относительно тех сумасшедших лет. Если ты зайдешь сегодня около шести, до того как Марион слишком устанет, мы сможем на месте обсудить все детали.

Вернувшись в отель, Чарли обнаружил послание, перенаправленное из гостиничного бара в «Ритце», где он оставил свой адрес с целью найти определенного человека.

Дорогой Чарли,

Ты так странно себя вел в тот день, когда мы встретились, что я подумала, что ты на что-то обиделся. Если это так, то это вышло не нарочно. По правде говоря, я много думала о тебе весь прошлый год, и мысль о том, что, приехав сюда, я смогу тебя увидеть, всегда была у меня в голове. Мы так хорошо проводили время той сумасшедшей весной, как и той ночью, когда мы с тобой украли велотележку мясника, или в тот раз, когда мы пытались дозвониться до президента, а у тебя были старый котелок и трость. Все кажутся такими старыми, но я совершенно не ощущаю возраста. Может быть, мы могли бы провести сегодня вечер вместе в память о старых добрых временах? Сейчас у меня мерзкое похмелье, но после обеда мне точно станет лучше, и я буду ждать тебя в пять в «Ритце».

Всегда с любовью,

Лорейн.

Его первой мыслью было восторженное изумление, что он, будучи зрелым человеком, украл тележку и катал Лорейн по улице Этуаль всю ночь до рассвета. Но в противовес возникла мысль о том, что это было ночным кошмаром. Запереться от Хелен было единственным подобным событием в его жизни, но вот инцидент с тележкой был одним из многих. Как много разгульных недель или даже месяцев должны были привести к такой вопиющей безответственности?