Возвращение жизни

– Вас в интернате, хоть плохо, не так как дома, но кормят, а птенцы просто погибнут.

– Дошло?

– Ага…

– На, твои тетрадки и книжки. Не понесу я их директору.

– Он строгий у вас?

Молчат.

– Злой?

Помолчали.

Выдали…

– Зверюга.

Второй, который был готов в любую минуту рвануть во все лопатки, тоже подсел рядышком. Успокоился. Сопит. Смотрит из-под бровей.

– У меня есть сын, правда, чуть поменьше вас, ходит во второй класс. Увидел как то, и он, рогатка, пистолет из чурки и резинки, алюминиевые пульки.

– Я усадил его рядом. Взял резинку, оттянул и, врезал ему по ноге, как по мухе. Он скривил свою хрюшку, но не заревел. Потом ему рассказал тоже, что и вам.

Вечером и на другой день мы мастерили ему рогатку. Расставляли консервные банки и стреляли. Я попадал лучше, он злился, но что делать.

– А и мы, в таком возрасте переболели этим, но нас учили проще, ремнём, или кнутом, и особенно не рассуждали. Но было больно и понятно.

А сыну своему, сказал, что если увижу или узнаю, что стреляешь по живому, накажу. Если не я, то дедушка Бог накажет.

– А такой болезнью не все пацаны болеют, есть занятия повеселее, – интересные и полезные.

Он у меня любит листать толстую книгу,– есть такая редкая, там собрано много икон разных веков, – собрание живописи прошедших времён. Сам листает эту мудрую книгу. Просит, часто чтобы я доставал ему. Она большая, толстая, тяжёлая, и укладываю её на диван, ему так удобнее, стоя смотреть. И, долго, очень долго стоит и смотрит и спрашивает. Почему Дедушка Бог такой серьёзный. Вот мы с ним и проходим эту науку. Там и Георгий со змеем ему очень нравится, да и другие портреты,– лики святых.

И тут пацан, странно, непонятно, посмотрел на меня.

– Я сначала думал, что у него белая голова и белый чуб. А у него не было ни одной волосинки на голове.

А глаза…

Один глаз полузакрыт, второй, – глазница пустая.

– Долго говорили о судьбе, наказаниях, о том, что за грехи родителей расплачиваются дети, и, даже то, что они есть в интернате, – это тоже испытание и наказание для родителей и, конечно, для ребятни, для вас…

– А, если вы не подумаете об этом сейчас, будет ещё хуже. Но это не должно перерасти в постоянный страх, наоборот. Вы должны радоваться такой красоте, которая окружает вас.

– Люди живут и в пустыне и во льдах, а тут, у нас, в Крыму благодать!

– Радуйтесь.

– Вас ведь три раза в день кормят, спите на простынях, тепло зимой не жарко летом.

– И самое главное, ребята, не делать зла.

– Вот и попробуйте так прожить один день, что бы улыбались все, с кем ты встречаешься и живёшь, а не только твои друзья.

– А вечером лёг в кровать и улыбнись, и скажи себе сам и Господу.

– Учителю или своему другу, что ты сегодня сделал хорошего.

– Порадуйся птичке, поющей на ветке.

– Посмотри, как воон, там, на горке, петух в штанишках, ходит важно как павлин, поговори с ним… как с другом, скажи ему какой он красавец.

– А потом посмотри на себя в зеркало через неделю. Месяц. И тогда с твоего лица исчезнет гримаса озабоченности.

– Оно улыбается, и ты увидишь, как тебя полюбят твои же друзья и даже чужие люди…

– Дядя, ты поп?!

Друг его долбанул в бок.

– Нет, я не батюшка, мне ещё далеко до него.

– В твоём понимании, – толстый, машет кадилом и гребёт деньги лопатой.

– Да?

– А ты знаешь, чтобы поступить в семинарию нужно иметь слух как у музыканта и голос, он должен уметь хорошо рисовать, иметь отличную память, чтобы молитвы выучить…

– Ты, учитель?

– Нет, но преподавал 15 лет в художественной школе. А сейчас кто его знает, кто я?

– И рисую и леплю, пишу этюды акварелью, скорее художник.

– Я знаю, я видел вас, с художниками они рисовали мечети, и горы, а вы карандашиком тоже на бумаге рисовали.

– Знаете ребята, интернат это ещё не всё, и не самые несчастные вы.

– Я ведь тоже был в детском доме. 1947 году, полтора года. Мы пухли от голода, а домашняки, это те, которые жили у себя дома, ох мы им завидовали, у них и макуха, и картошка, и кукурузная каша, а мы позавтракали, – ждём обеда, пообедали, – ждём ужин. За пайку хлеба, если у кого с заначки стянет кто, умудрится, чинили тёмную. В поле бегали. Свеклу рыли и ели сырую, аж в горле драло. Домашняки зимой просто умирали с голоду, а мы, ничего, все выжили.

– Это, ребята после войны такое житие было. Бывало. А вы, по субботам ещё домой, да летом в лагерь, пионерский, да?!

– У вас рогатка в детстве была?

– Была, ребята, была.

– А в птиц стрелял?!

– Стрелял, ребята, ну, правда, не попадал, а однажды до сих пор помню.

– Стыдно…

– Чуть, нет, таки побили, свои же ремесленники и просто отдубасили. Я и теперь не верил, что дет дом, интернат, ПТУ одни разбойники.

– Вот представьте себе. Тогда дрались как дураки. Ремесло на городских. Пряжками, прутьями, свинчатками, кастетами. Были и смертельные случаи. Ну, головотяпы и всё.

– Но было и такое.