Возвращенная публицистика. В 2 кн. Кн. 1. 1900—1917

Эти слова т. Вано, так неосторожно им самим подчеркнутые, неопровержимо доказывают, во-первых, что я совершенно прав в своих обвинениях против ликвидаторов, а во-вторых, что он, т. Вано, не имеет ровно никакого понятия о том, как обязан относиться к своей партии всякий порядочный политический деятель. А это уж, конечно, еще более «прискорбное явление».

Ликвидаторы отрицали старую организацию нашей партии; они доказывали, что она «уже труп и оживить ее нет никакой возможности». Именно это я и говорил. Кто утверждает, что партия, к которой он принадлежал, уже умерла («уже труп»), тот сам умер для партии. А те, которые умерли для нее, те не имеют в ней никаких прав. А если они не имеют в ней никаких прав, то можно ли упрекать тех людей, — например, меня грешного и моих ближайших единомышленников, — которые отказываются признавать их своими товарищами? И можно ли кричать о расколе, если те, которые хотят объединить партийные силы, отказываются протянуть руку этим господам, так усердно рывшим могилу своей собственной матери, которая была жива, но сильно ранена и окружена превосходными силами временно восторжествовавшего неприятеля?

Если бы ликвидаторы «отрицали политическую партию пролетариата», то это значило бы, что они делают только теоретическую ошибку, т. е. подпадают под идейное влияние синдикалистов. Но в данном случае мы обвиняем ликвидаторов вовсе не в теоретической ошибке, а в преступлении против той партийной организации, к которой они принадлежали. Тов. Вано называет эту организацию старой и думает, что, назвав ее старой, он тем оправдывает ликвидаторов. Но этим он лишь показывает, как много «прискорбной» путаницы в его голове.

Возьмем пример. Меня обвиняют в том, что я сделал покушение на жизнь человека. Тогда мой защитник становится в красивую позу и с жаром восклицает: «Господа присяжные! Обвиняемый хотел убить не человека вообще, а только этого старого человека». Допустим, что человек, от меня пострадавший, в самом деле дожил уже до весьма преклонного возраста. Но это ровно ничего не изменяет. Всякий, несмотря на это, все-таки скажет, что мой защитник не орел, со-о-о-всем не орел.

Тов. Вано, увы! — тоже не орел. Он сам не знает, что говорит. Нельзя разрушить партию вообще. Можно разрушить только данную партию. И когда данную партию разрушает человек, сам к ней принадлежащий, тогда его называют изменником. И если бы целые стада товарищей Вано восстали против такого названия и завопили, что оно слишком резко, то мы все-таки не могли бы ради них переиначить русский язык: смысл слова изменник все-таки остался бы совершенно определенным, и это слово как раз подходило бы для характеристики человека, попытавшегося разрушить свою собственную партию. Изменник есть изменник. Маевский есть Маевский. Ежов есть Ежов. Потресов есть Потресов. Это все, конечно, весьма «прискорбные явления», но я в них совершенно не виноват.

Господа, стремившиеся разрушить нашу партию, пытаются оправдать свой поступок, утверждая, что она, все равно, уже не существовала. По этому поводу я приглашаю сознательный русский пролетариат принять во внимание следующее.

Тов. Вано считает этот довод убедительным. И он же утверждает, что «заодно с бывшими ликвидаторами» стоят две трети партии. Но ведь новой партии мы не основывали. Стало быть, он говорит о старой. Стало быть, ликвидаторы лгали. Стало быть, он мирится с ложью. Еще и еще раз: это — весьма «прискорбное явление».

Я уже признал, что, когда ликвидаторы поднимали свою преступную руку на нашу партию, она находилась в очень тяжелом положении. Но чем тяжелее в данное время положение данной партии, тем энергичнее обязан отстаивать ее существование каждый преданный ее член. Кто поступает иначе, кто сам старается нанести ей удар ножом в спину, тот позорно изменяет своему партийному долгу, и того не оправдают никакие адвокаты — даже несравненно более искусные, нежели совсем неискусный т. Вано.

Возьмем еще пример. Рабочие данного завода объявляют стачку. Стачка идет неудачно. Дело принимает такой оборот, что скоро стачечникам придется взяться за работу. Однако они продолжают самоотверженно бороться. Но в их среде находятся бойкие молодцы, которые кричат во всеуслышание, что средства стачечников уже истощились, что стачка уже умерла. Их, конечно, очень хвалят за это гг. Изгоевы... виноват, я хотел сказать: гг. предприниматели. Но как называют их сами стачечники? Сознательным рабочим известно, как надо называть таких молодцов. И они легко поймут, что совершенно так же надо называть Маевских, Ежовых, Потресовых и им подобных.

Продолжаю тот же пример. Стачка кончилась. Но обстоятельства начинают меняться в пользу рабочих. Поднимаются толки о необходимости единения рабочих сил. И вот приходят «товарищи», доводившие до сведения фабрикантов, что стачка умерла, и говорят: «Если уж объединяться, так объединяйтесь и с нами». Что ответят им сознательные рабочие? Неужели не поймут они, что именно в интересах объединения нужно прежде всего «попросить вон» этих недавних могильщиков стачки?