Возвращённые метафизики: жизнеописания, эссе, стихотворения в прозе

Дни мешались с ночами, он бодрствовал уже трое суток, когда ему явился ангел. Случилось это наяву или во сне? Ангел дрожал красной тенью на засиженной слизняком стене и строил рожи.

- Ты прав, Пафнутий, - скривился он, - библейские пророки состоят из слов.

Пафнутий глядел не моргая.

- Но верно и обратное...

Ангел подмигнул. От растерянности Пафнутий перекрестился.

- Знаки испещрили Вселенную, как пятна - прокажённого, - зашёл ангел с другой стороны. - Живое и мёртвое - только отражение божественного алфавита, мир дольний списан с мира горнего.

- Откуда ты? - испугался Пафнутий. - Из преисподней?

Он вытянул палец, пытаясь расковырять бестелесного собеседника, но сломал ноготь о камень.

- И не пытайся! - зашептал ангел. - Нам не познать друг друга, мы открыты только Всевышнему.

И тут Пафнутия осенило.

- Люди - это слова, которые читает Бог! - закричал он, уставившись на стену.

Но ангел уже исчез.

На другой день Пафнутий исповедовался. Настоятель наложил епитимью, отлучив от переписывания, -глаза, зревшие дьявола, должны очиститься от греха. Пафнутий должен был также публично покаяться. «Люди - это слова!» - твердил бывший переписчик книг, когда за ним закрылись монастырские ворота. С тех пор он стучал по дорогам посохом, находя подтверждение своему прозренью. Словами были и вороватые торговцы, и крикливые крестьянки, и встреченный раз епископ. Он видел место в гигантском словаре и длинноволосым королям, и бледным ангелам апокалипсиса. Словом был и крест на Голгофе, и предательство Иуды, и сам Пафнутий. Возбуждая паломников, поклонявшихся святым мощам, он делился своими откровениями, проповедуя слово о словах. Его не слушали, но он и в этом находил подтверждение своей правоте. «Вы только слова! - с мужеством юродивого выкрикивал он. - И вы слепы, потому что не в силах себя прочитать!» Раз его собирались побить камнями. Но не тронули из-за суеверного ужаса перед сумасшествием, и только деревенские мальчишки измазали сонного в птичьем помёте.

У любой нелепости рано или поздно найдутся сторонники. И соблазнённые прозрением Пафнутия вскоре объединились в секту. Они не спорили, когда он говорил, что имя опережает рождение, беспрекословно внимали персту, указывавшему, кто каким словом родился. Здесь были «любовь», «зло», «глупость», «рассвет», «дивное диво», кто-то был прилагательным, кто-то глаголом. Среди них находились «есть», «быть», «сокрушаться», «творить» или «совокупляться». Некоторые удостаивались быть двоеточием или запятой. Долговязый пастух с рябым лицом, испуганно дёргавший плечом, исполнял в божественном тексте роль тире. И только раз, заикаясь, они решились спросить, какое слово предназначено учителю. Пафнутий и сам размышлял над этим долгими ночами. «Слово», - поколебавшись, ответил он.

Пафнутий переходил из города в город, пока на него ни донесли и, ввиду упорства, ни приговорили к сожжению. Он не отрёкся, даже когда боль исказила ему лицо, а мука исторгла вопль - единственную истину на земле. Быть может, он надеялся, что огонь его не тронет? Раз люди - это слова, значит, бессмертны?

Его имя быстро стёрлось. Предшественник Леона Блуа и исламских мутазилитов, Пафнутий, в отличие от них, отрицал (или не понимал) аллегорию, его бесхитростной душе была чужда обёртка метафор, но, проникая в суть вещей, он с обнажающей наивностью расписался в божественной книге мироздания.

Аль-Кадраси

Погребённый в первые века Хиджры, духовный отец Джелал-ад-дина Руми, Джафар ибн Саул аль-Кадраси из братства бродячих дервишей был крив и горбат, так что мог чесать пятки, не сгибаясь. Топча босыми ногами пыльные дороги халифата, он проповедовал, что Аллах творит во сне. «Мы все - сон Аллаха, - торжественно струил он свет озарившей его истины через единственный глаз, сверкавший из-под зелёной чалмы. - А разве можно управлять сном?» В ответ дехкане бросали иногда финики, иногда камни. Но он и здесь видел знак. «Поступки нельзя предугадать, будущее неведомо самому Аллаху», - думал он, пританцовывая под градом булыжников.

Исколесив Сирию, Джафар направился в Хорасан. Согнувшись под тяжестью своего уродства, он смело пел любовные песни проплывавшим на носилках красавицам, восторгаясь их родинками и изогнутыми, как лань, бровями. Он надеялся на взаимность, ведь в хаосе сновидений всё возможно. Отрицая свободу воли, Джафар возводил в правители случай, который передвигает фишки добра и зла из-за спины и Бога, и дьявола. Даже на привычном к странностям Востоке он слыл чудаком. Иногда, созвав к мечети толпу, Джа-фар замирал, точно набрав в рот воды, и слова от него нельзя было добиться ни лестью, ни угрозами. Порой же часами распинался перед дорожным столбом, собакой или уснувшим ребёнком. В своём поведении он не находил ничего удивительного.

- На земле нет логики, - учил он.

- Как же тогда ты всё объясняешь? - спросил любознательный козопас.

- А тебе только кажется, что ты меня понимаешь, - не растерявшись, ответил Джафар.

«Любой разговор - это беседа глухонемых», - подумал он про себя.