Возвращенцы. Где хорошо, там и родина

Синявский, зажатый в угол, защищался, как мог: «Призывы интеллигенции к президенту формально ничем не отличаются от известного афоризма «Добро должно быть с кулаками» – по Куняеву».

Услышав мою фамилию, Чудакова истерично взвизгнула:

В октябре защищали, в сущности, демократию от Куняева!

Кто-кто, а Синявский знал, как Александр Сергеевич в «Скупом рыцаре» изобразил сатанинскую силу Золотого тельца, да и Карякин мог бы вспомнить, что Настасья Филипповна бросила в камин пачку ассигнаций на глазах у несчастного Ганечки, который повредился умом, почти как Германн в «Пиковой даме».

А гневный Блок, презиравший рыночную Европу:

Ты пышных Медичей тревожишь,
Ты топчешь лилии свои,
Но воскресить себя не можешь
В пыли торговой толчеи!

Да и Марина Цветаева была их родной сестрой по русской музе, когда клеймила все «демократические и рыночные ценности» в пророческих стихотворениях «Хвала богатым», «Стол», «Читатели газет»…

Сергей Есенин, Владислав Ходасевич, Осип Мандельштам – каждый по-своему опрокидывали «столы меновщиков» и выгоняли «продающих и покупающих в храме».

А русский народ был с ними, поскольку жил согласно своим пословицам и поговоркам: «От трудов праведных не наживешь палат каменных», «В аду не быть – богатства не нажить», «Богатому черти деньги куют», «Не жили богато – нечего начинать».

Поистине, у страха глаза велики. Преувеличила Чудакова мое участие в трагедии. В ней я был всего лишь навсего негодующим, печалящимся и пристрастным свидетелем и летописцем. А защищали вы «демократию, рыночную экономику и свободу слова» в октябре 1993-го не от меня, а от Пушкина, Достоевского, Есенина, от русского народа и от всей русской истории.

Поздней осенью я уехал в Калугу, к реке, к бору, к родовому погосту, к родным стенам. Отлежаться и прийти в себя.

Зябко трепещут ивы в береговом ветру… Господи, дай мне силы перемолоть беду. Лавры уничиженья я не хочу стяжать, воздухом пораженья я не могу дышать.

Это стихотворение было последним в моей литературной судьбе. С 1993 года я в рифму больше не написал ни строчки. Как будто музу мою расстреляли вместе со всеми патриотами в день Русского Холокоста.

«Они верят только в деньги…»

К Нью-Йорку мы подлетали вечером, и пока наш «Боинг» приближался к земле, я со странной смесью восхищения и тревоги вглядывался в эту словно бы груду пылающего каменного угля, с пробивающимися из огненного чрева языками то синего, то оранжевого, то белого пламени, протянувшуюся на десятки километров вдоль побережья и чуть ли не до горизонта в глубину материка…

На другой же день мы почувствовали, что действительно приземлились на раскаленную почву.

Ряд американских изданий, выливших на нас поток клеветы устами и своих журналистов, и бывших наших функционеров советской печати – Резника, Когана, Ремника, Гольданского и др., объявил нас «нацистами», «фашистами», «националистами»… Причем они для подъема «большой волны» не гнушались ни мелкой ложью, ни прямой клеветой, ни грубой дезинформацией.