Содержимое канала обусловлено средствами и целями передачи. Социальные средства передачи и трансляции – это личный рассказ, технические формы воспроизводства, показ, изложение документов, их анализ, техника эмоционального возбуждения идентификации и сопереживания или пропагандистская суггестия и т. п. Но здесь ключевую роль играет зона (дистанция) коммуникации: если она не выходит за пределы личного свидетельства, то коммуникация прерывается. В качестве фильтров содержания могут выступать идеологические клише, цензурные запреты, ограничения социально-языкового рода, интеллектуальные, риторические, лексические и прочие формы передачи воспоминания, нарратива, а также угрозы санкций за передачу или нарушение стандартов, канонов, правил, норм передачи. Причем эти санкции касаются всех видов каналов. Это могут быть остракизм и отчуждение в личном общении, как за нарушение табу разного рода, так и прямо противоположное – внесение в частно-доверительные отношения ноток официоза и идеологического лицемерия, это может быть фальшь в литературных формах или нарушение риторики преподнесения идеологических схем.
Объемы транслируемого содержания – принципиально разные у разных каналов. Понятно, что личный рассказ о голоде в конкретной деревне или аресте родственника, в атмосфере 1950-х годов не может быть очень большого объема, он может повторяться, уточняться, но сфера жизненных впечатлений не может быть очень значительной, даже если рассказываемый эпизод идет в модусе «так было тогда везде».
Цели передачи или канала всегда адаптированы применительно к функциям канала (средства и объемы передаваемого, соответственно, могут быть разведены только аналитически). Здесь можно выделить такие типы поведения, как поддержание семейной и личной идентичности, научение, групповая и институциональная социализация к нормам и образу существования в малых группах, в больших коллективах и организациях, в формальных институтах, воспитание, пропаганда, расширение пределов воображения, развлечение, переживание экзистенциальных глубин опыта и обозначение его пределов вплоть до полного воспроизводства культурных значений и пластов.
Столь же существенную роль играет апелляция к разным инстанциям достоверности и авторитетности сообщаемого: личные опыт, свидетельства очевидцев, авторитет политиков, общественных деятелей, церковных иерархов, документы, тексты профессиональных историков и пр. Возможности критики опыта (публичные дискуссии) в наших условиях и обстоятельствах предельно ограничены. Поэтому и уровень критической рефлексии относительно предъявляемых критериев действительности прошлого – примером здесь может служить общественная реакция на Катынь или на события «Пражской весны», данные о числе и причинах огромного числа жертв войны, намного превышающего немецкие потери, детали лагерной жизни, цифры об уровне и характере преступности – крайне низок.
Общественная рефлексия имеет место только там, где по разным причинам и стимулам, мотивам действия происходит подхват или спуск рефлексии сверху, инициируемый элитными группами и доходящий до низа, по крайней мере – до школы или низовых организаций «гражданского общества». Либо там, где, напротив, процесс идет снизу – как это было с волной ксенофобии и защитного национализма в 1990-е годы, пойманной и подхваченной властями и аппаратом пропаганды уже при Путине. Можно представить себе и боковые тренды. Чаще, видимо, бывает, что инициатива исходит из некоторых квазиэлитных или бюрократических групп, претендующих на идеологическую роль.
Сопоставляя степень информированности (разговоры) и источники информации, мы можем отметить следующие изменения за 20 лет (
Откуда вы знаете о следующих вещах?