Возвратный тоталитаризм. Том 1

Враг и жертва. Подсознательно российское общество сознает свою ущербность и неправый характер политики государства, но эксплицировать эти обстоятельства может только в виде обратных «проекций» точки зрения «другого» на себя. Так, на вопрос: «Как изменилось отношение к России и к русским за последние полгода за рубежом?», лишь 21 % в общей сложности указали на изменения к лучшему («Нас стали больше любить, уважать, понимать» и т. п.), основная же масса опрошенных – в сумме 64 % – отвечали: «Нас стали больше бояться, ненавидеть и презирать» (13 % считают, что за этот период ничего не произошло, остальные затруднились с ответом). Отсюда, в соответствии с логикой социально-психологических механизмов работы с травмой, лучшей защитой от чувства собственной ущербности, сознания неполноценности становится либо игнорирование Запада, вытеснение из горизонта значимых оценок, либо его «опускание», наделение «Запада» всеми негативными характеристиками, включая и вечную, метафизически обусловленную враждебность к России (что, по сути, освобождает общество от гнета собственной аморальности, отсталости и «рабства»)[62]. За неполных семь лет доля тех, для кого значима систем координат модерного, морального и правового сознания, ассоциируемого с устройством западных демократических стран, уменьшилась почти вдвое (в 1,7 раза), и, напротив, доминирующей стала позиция «игнорирования» источника неприятных мнений о самих себе (табл. 29.1). Психоаналитик легко увидит в этом действие защитных механизмов, проекцию коллективных комплексов, снятие фрустрации по принципу «сам дурак», либо «самообман» («тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман») (табл. 30.1).

Рис. 7.1. Взаимосвязь одобрения Путина и антиамериканской пропаганды

Таблица 29.1

Как вы считаете, следует ли нам обращать внимание на критику России со стороны Запада?

Таблица 30.1

Почему вы считаете, что нам не нужно обращать внимание на критику Запада?

N = 1600.

Такая двойственность чрезвычайно характерна для национального сознания русских. В массовых опросах она проявляется в высказывании одновременно противоположных суждений о фактах: например, «Россия поддерживает сепаратистов» («в Донбассе российские войска принимают участие в военных действиях»), и отрицание этого факта («Россия не участвует в гражданской войне в Украине», «на Востоке воюют только российские добровольцы»); или «нарушать суверенитет чужой страны нельзя» и «Россия имеет право активно действовать в зоне своих интересов»; «Россия ведет информационную войну» (и это, по мнению населения, правильно) и «российские СМИ объективно освещают события на Украине», «российские СМИ не врут» и «слушать не хочу ничего иного».

Двусмысленность ситуации и действия российского руководства для многих очевидна, но признать само это обстоятельство россияне не могут, потому что не хотят. Настаивание на своем важнее, чем открытое признание действительного положения вещей (при некотором сомнении в своей правоте). Поддерживая великодержавную или имперскую легитимность консервативного режима, русский национализм выполняет и защитную, и компенсаторную функцию, интегрирует население и одновременно – блокирует возможность каких-либо изменений (институциональных реформ). Поэтому «возрождение» России как великой державы является самым эффективным в идеологическом плане основанием системы господства, подобной путинской. После краха СССР абсолютное большинство опрошенных (72–74 %) считали, что Россия утратила статус великой державы. От появления нового лидера, который должен был сменить вызывавшего общее раздражение Ельцина, население ожидало решения двух главных задач: выхода из экономического кризиса, улучшения материального положения и восстановления международного авторитета России как великой державы. Его возвращение должно было быть главной задачей государственной политики, внешней в первую очередь. С большим трудом, только резко ограничив свободу информации, путинскому режиму удалось убедить общество в том, что эта вторая проблема решена. Еще в 2011 году общественное мнение колебалось относительно того, вернула ли Россия свой статус великой державы или нет (мнения разделились ровно пополам: 47 на 47 %), но после аннексии Крыма сомнения исчезли (63–68 % россиян почти сразу признали свою страну «великой»).