Возвратный тоталитаризм. Том 1

Иррациональность общественного мнения подобного рода непосредственно указывает на механизмы блокировки осмысления происходящего и отсутствие развитой системы общественных коммуникаций, замедление скорости всех процессов внутри общества, что, собственно, и составляет часть многообразных механизмов блокировки и консервации эволюционных процессов на посттоталитарном пространстве.

Санкции стали не причиной, но катализатором кризисных явлений в экономике России, вступив в резонанс с падением цен на нефть и обесцениванием национальной валюты. Практически за один осенний месяц 2015 года доходы и рублевые сбережения россиян сократились почти вдвое, что повергло население в состояние весьма мрачных ожиданий. Индексы социальных настроений резко разошлись: прежний фактор, определяющий социальный оптимизм – доверие к власти и ее одобрения – перестал работать: поддержка власти сохраняется, но восприятие будущего стало тревожным.

Э. Паин много раз и совершенно справедливо говорил, что демократического развития (транзита к современности) не может быть без формирования национальной общности, консолидации населения как нации (понимая под этим прежде всего – гражданскую нацию). В ходе нашего анализа мы видим, что в нынешней России реализуется другой вариант эволюционного процесса – консервативный патернализм, опирающийся на механизмы негативной идентичности (суверенитет силы, систематическое разрушение альтернативных по отношению к власти оснований для социальной солидарности), деинтеллектуализация населения, понижение морального и человеческого капитала.

Структура и функции российского антиамериканизма: фаза мобилизации (2012–2015) [130]

Юрий Левада писал, что три главные задачи, стоящие перед Россией в ХХ веке – завершение революции, модернизация общества и проблема самоопределения в мире – так и не были решены[131]. Попытки реформирования советской системы «сверху» (хрущевские, косыгинские «эксперименты», горбачевская перестройка, ельцинская демократизация) закончились «путинизмом» – ослабленным и модифицированным вариантом репрессивной и централизованной государственной системы, имитирующей советский стиль тоталитарного господства. Модернизация общества не состоялась, «советский человек» воспроизводится в основных своих чертах благодаря сохраняющимся с брежневских времен базовым социальным институтам (бесконтрольной и безответственной перед населением власти, политической полиции, зависимому от правящих группировок суду, косной и бюрократической системе образования и т. п.). Поиски своего места в мире, формирование новой коллективной идентичности (старания ельцинских идеологов изобразить «русскую идею» образца 1997 года) закончились эклектическим традиционализмом, соединившим православный чекизм и обрядоверие («духовные скрепы») с антизападничеством, русский национализм («возрождение великой державы») – с общей дегуманизацией общества и публичной жизни, с враждебностью самому духу рационализма и европейского Просвещения. Массовая эйфория после аннексии Крыма и консолидация подданных режима вокруг «патриотических» знамен и символов стали феноменальным выражением путинского периода истории – истории национальной несостоятельности.

С этой точки зрения современный российский антиамериканизм можно рассматривать не только как составную часть консервативной идеологии путинизма, вывернутую наизнанку тоталитарную коммунистическую эсхатологию, обращенную в прошлое, но и в более общем виде – как форму негативной идентичности, представляющую собой один из базовых механизмов русской культуры, форму самоопределения атомизированных индивидов или коллективной массы, лишенных значений субъективности.

Специфика российского антиамериканизма