Возвратный тоталитаризм. Том 2

Подчеркнем, что лишь для 10–15 % населения (и молодежи) ориентация на получение высококачественного высшего образования не просто декларируется, но и сопровождается реальными усилиями по подготовке к поступлению в вуз и последующими усиленными занятиями в процессе учебы (фактически же добиваются действительно качественного образования, требующего массы усилий и самостоятельной работы, лишь 2–3 %). Но это именно то соотношение модернизационного потенциала российского общества и основной массы населения, которое мы фиксируем в любых других отношениях (пропорции либерально и провластно настроенных избирателей, готовых много и интенсивно работать или настроенных на небольшой, но гарантированный заработок и работу, противников авторитарного режима и основной массы принимающих его и т. п.), не просто перевешивающее этот потенциал динамического развития, но и во многом подавляющее его, стерилизующее, нейтрализующее самыми разнообразными способами – от цинизма до государственного патернализма, оказывающегося самой мощным фактором признания и поддержки авторитарной власти, блокирующей импульсы к модернизации. А это значит, что действуют гораздо более общие механизмы социализации в обществе, чем это может показаться сегодня[391].

Представленная в более или менее значительных масштабах аномия, вызванная неадекватным поведением, обычно сменяется апатией. Социальная пассивность – это реакция на кажущееся состояние безальтернативности жизненных стратегий и усиление разного рода компенсаторных механизмов и авторитарно-традиционалистских комплексов (от милитаризма и ксенофобии до ностальгии по утраченной великой державе). Успехи в учебе не являются ни индикатором статуса семьи, ни индивидуального достоинства. Падение интереса к образованию, равнодушие к собственному будущему, в том числе примирение с плохим и усредненным обучением, есть показатель слабости ценностного поля, мотивирующего индивида стремиться к успеху и достижениям, быть лучшим и показать себя в этом качестве.

Реанимация человека советского типа

«Успех» путинской реставрации (или имитации) советского тоталитаризма (в соединении с имитацией имперской или даже царской стилистики) объясняется не только эффективностью пропаганды, усилением распределительной роли государства (ставшей возможной благодаря высоким ценам на нефть и газ). Отказ от государственной планово-распределительной организации экономики и жесткой партийно-хозяйственной организации общества и переход к частично рыночной экономике и псевдоплюралистической электоральной «управляемой демократии» сделали режим более гибким и адаптивным к вызовам нового времени. Однако сохранение авторитарных структур господства закрыло перспективы демократизации и перехода к правовому государству. Реанимированные архаические мифы и идеологические представления, появившиеся еще в начальный период русского национализма (идея органического единства тысячелетней России, имперская геополитика, православная Русь как осажденная крепость, панславизм и антизападничество и др.), стали новой основой легитимации власти. Усиливающийся контроль над гражданским обществом, ликвидация политической конкуренции, свободы СМИ, зависимость судебной системы, юстиции и полиции от власти диктатора[392] оборачиваются кастрацией интеллектуальных элит или их вульгарным подкупом, «взятием на содержание». Речь не только о цензуре или смене собственников СМИ, монополизации пропаганды, но и о подчинении образовательного процесса целям патриотического воспитания, ликвидации автономии науки и искусства. Проституирование «интеллектуалов», готовых обслуживать и оправдывать власть, лишает массы населения каких-либо средств защиты против демагогии, с одной стороны, а с другой – ведет к моральному падению и деградации общества в целом. Влияние силовых структур – генштаба, спецслужб (ФСБ = КГБ) на руководство страны, умелое использование морального капитала церкви отражается в общей традиционализации общественной жизни, в возвращении символов и стереотипов, интерпретаций, характерных для советского времени или еще более ранних эпох. Апелляция к прошлому (в том числе ресталинизация[393]) оказывается чрезвычайно убедительной для массового сознания, поскольку содержательно все эти риторические образцы (трактовки истории, социального порядка, реальности международных отношений и т. п.) хорошо знакомы, а потому понятны. Новые интерпретации оказываются публике недоступными, поскольку доступ к информационному пространству закрыт для работ серьезных историков.