Возвышающий обман

Я пошел с Ней однажды, сидел, пил, смотрел, как Она танцует со своими друзьями-студентами, и понимал, что эти молодые люди с упругой кожей, крепкими мышцами, веселыми белозубыми улыбками самим фактом существования являются угрозой мне. И испытывал счастье и боль, глядя на эту страсть, эти блестящие глаза, эту пылкость и отдачу, с которой Она танцевала. Я смотрел на Нее из третьего акта, в котором живет мое тело. Первый раз меня посетило это ощущение боли, своего рода неполноценности. Ведь между нами дистанция в несколько десятилетий, я из другой эпохи, я не могу Ей дать того, что Она должна получить от мужчины, конечно же, молодого. Я не могу дать Ей эту энергию, этот бессмысленный ветер, эти дурацкие выходки и шутки. Сколько раз я говорил Ей, что нам нужно расстаться! Зачем Ей быть со мной? Но Она всегда отвечала:

— Это мой выбор. Я сама решаю, с кем я.

Щедрость, с которой Она относится ко времени в силу своей молодости, и скаредность, с которой я отношусь к своему, несовместимы. Она —миллионер; я — нищий. У нас разные курсы валют — у Нее очень низкий, у меня непомерно высокий. Если вечером у нас не случается физической любви, восприятие этого совершенно разное. Для Нее желание восполнимо в будущем, для меня — момент счастья навсегда потерян. Для Нее не сегодня, так завтра, для меня — не сегодня, так, может быть, никогда. Во всяком случае, так это воспринимаю я, Гумберт Гумберт.

Особенно грустно, что объяснить это невозможно. Я вынужден заставлять себя быть щедрым в отношении того, чего у меня так мало осталось.

Вы помните, что это художественная проза? Мы же договорились...

До тех пор пока я сопротивлялся, я проповедовал такую философию:

— Мы все должны быть самостоятельны. Можем жить друг от друга отдельно. Родились же мы отдельно и умрем тоже отдельно. Поэтому должны быть способны жить каждый сам по себе.

Она слушала меня, слушала. Потом сказала:

— А по мне, лучше вместе и навсегда.

Я подумал: «Ну, я вряд ли на такое способен».

Но наступил момент, когда я выдавил из себя:

— Лучше вместе и навсегда!

Ревность — это увеличительное стекло, через которое ты разглядываешь, как правило, ложные мотивы, доставляющие тебе боль. Это вера и неверие, где каждая пауза может быть истолкована совершенно взаимоисключающе. Одну минуту я верю, что Она меня любит и что это навсегда, другую — твердо убежден, что все ложь и обман. Когда Ей бывает грустно или Она молчит, я начинаю придумывать тысячу причин этому. Но свербящая причина одна — то, что Она со мной, а не с кем-то другим. Если Она грустно улыбается, то это из-за того, что не хочет меня расстраивать. Эти фантазии доводили меня до исступления. Я возвращался домой после долгой пробежки и говорил:

— Я понял. Я все понял.

И начинал рассказывать Ей, почему Она поступила так и так, и из-за какого мужчины Она это делает, и какой истинный смысл слов, сказанных Ею вчера. Она лежала, накрывшись подушкой, смотрела из-под нее на меня испуганным глазом. Единственное, что говорила в ответ:

— Абракадабра!

Меня это не успокаивало. Успокоение приходит, когда человек просто говорит:

— Я тебя очень люблю.

Даже если это неправда. Как это странно! Человек хочет верить.

— Скажи мне, что этого не было! Что ты меня любишь!

— Да, этого не было, я тебя люблю...

Все! Хотя знаю же, что было и что любит не меня...

Мужчине нужна иллюзия, что он очень возбуждает женщину, что с ним она получает удовлетворение. Этот возвышающий обман увеличивает его потенцию. Несколько раз в жизни я испытывал тот же комплекс, который был у моего Ивана в «Возлюбленных Марии»: от возбуждения, нервности, любви, страха я полностью терял способность быть мужчиной. Но есть женщины, которые так легко возбудимы... Ее коснулся, и все... Все произошло. Естественно, не в любой момент. Но случались мгновения, когда можно было взять Ее за пальчики ног, и Она уносилась в счастье. (Боже мой! Сущий папаша Карамазов... «И цыпленочку тоже...»)

Она мне рассказала однажды, что во время репетиции была в таком возбуждении, что у Нее случился оргазм от того, что кто-то оттянул и отпустил лямочку Ее сарафана. Можете себе представить, как болезненно сжалась внутри меня моя воспаленная ревность. Я стал еще невыносимее, стал «ревновать к стульям».