Возвышающий обман

В Венецию я приезжал уже в четвертый раз. Этот город когда-то навсегда испортил меня как советского человека. В первый раз я был там в 1965 году, увидел город, где каждый день праздник. Застегнутый на все пуговицы, прижимая к себе заветный чемоданчик с водкой, я чувствовал себя ошарашенным среди загорелых полураздетых людей, заполнивших морской трамвайчик. Они танцевали и пели; чувствовалось, что это на публику, типично по-итальянски: с одной стороны, комедия дель арте, показуха, с другой — живое и искреннее. Тогда мы с Тарковским поссорились из-за Вали Малявиной и проклятой бабочки для фрака.

Вторая Венеция была с Наташей и с «Первым учителем» — я уже писал об этом. Третья — ностальгическая. Было уже начало 80-х, я уже снял «Сибириаду», уже знал, что уезжаю в Америку. Президентом фестиваля был по-прежнему Карло Лидзани, мой старый знакомый, тот самый, который уволок меня от советской делегации вместе с Барбарой Буше, устроившей в ту ночь полный стриптиз в баре. Он по старой памяти и пригласил меня за счет фестиваля... Но по дороге в Венецию я должен был заехать в Софию: болгары пригласили меня с ретроспективой моих фильмов, обещали, что смогу посетить Вангу. Ради Ванги-ясновидицы я и поехал.

К Ванге всегда огромная очередь: в городке специально построили гостиницу для ее посетителей. Ехать к Ванге было страшновато. Не знал, что она мне скажет, да и вообще неприятно знать свое будущее, даже если оно прекрасно. Лучше вовсе не знать ничего. Если прекрасно — не верится. Если ужасно — тем более незачем. Вовсе не факт, что предсказанное сбудется, — только испортишь себе на несколько лет настроение.

Ночь я провел в гостинице. Спать надо было с куском сахара под подушкой, потом этот сахар ты должен был отдать ей, она по нему улавливала какие-то твои флюиды.

К Ванге меня привели без очереди как VIP из России. Сидела в кресле за столом женщина с закрытыми вдавленными невидящими глазами. Взяла сахар, потом мою руку — я почувствовал ее горячую ладонь, тяжело посмотрела на меня.

— Садись!

Я сел.

— Почему Америка?

Я опешил. Как она могла знать, что я решил ехать в Америку?

— Ты русский, ты художник. Тебе надо быть в России. Работай для России. Зачем на американцев работать?

Голос ее был очень сердит. Передо мной был человек советской закалки, идеологических шатаний не признающий.

— Грязную жизнь ведешь! — сказала она, громко захохотав. — Женился бы на мне?

— Не думаю, — протянул я.

— Знаю, что не думаешь. Но грязно живешь, грязно.

Потом сказала еще что-то. Слушать ее было интересно, первоначальный ужас отпустил. Я знал, что кому-то она предсказала близкую смерть. Боялся, а вдруг?.. Вроде пронесло...

Так вот от Ванги я отправился в Венецию. Это была моя третья Венеция. Не оставляло ощущение какой-то потери, пустоты. Я уже окончил «Сибириаду», дел — никаких. Пребывал в растерянности и неопределенности.

И там на Лидо вдруг увидел моего любимого Артемона, актрису, нашу советскую звезду, с которой у меня был давний, еще с 60-х годов, роман. Она приехала вместе с картиной, в которой снималась. У нее был талант с исключительной живостью изображать собак, за что я и звал ее Артемоном. Секс с этой женщиной был не страстным, иссушающим и мучительным, а жизнерадостным и веселым, каким он был, наверное, у древних греков. У нее вообще легкое чувство юмора, она умеет смеяться. И роман с ней тоже был легкий. Номинально она была замужем. У нас были моменты вдохновенные, она могла подвигнуть меня на безумные поступки. Помню, однажды я зашел к ней в театр, там праздновали премьеру. Играла музыка, бушевали танцы. Я подошел к ней, на глазах у всех взял ее на руки, вынес из театра, посадил к себе в машину. Она не сопротивлялась.

Именно к ней, кстати, относятся строки в «Низких истинах» о том, как мама звонила, чтобы почитать мне свои стихи, а со мной в это время женщина. Теплая, полураздетая, ждущая, когда раздену ее догола. Но на телефоне — мама, читает, я должен слушать,

Артемон — человек нежный, капризный, внутренне переменчивый, характер сложный, неожиданный. Однажды в Москве она пришла ко мне, а я был в нетерпении, мною владело желание. К тому же я был болен, лежал в постели. Сказал ей:

— Раздевайся! Иди скорей ко мне!

Она села на кровать, посмотрела на меня и как-то вдруг поскучнела.

— Ну что ты?!

— Не хочется раздеваться...

Я понял, что сам все испортил, пытался поправить, но не сумел. Мы хорошо поговорили, потом она встала и пошла. Замечательное ощущение для мужчины — не получить того, чего ожидаешь в полной уверенности, что получишь. Это была ее нежная пощечина мне за эмоциональную нечуткость. В принципе настоящую женщину надо всегда соблазнять, даже любимую, даже знакомую много лет. В женщине, даже тогда, когда она очень хочет близости, все равно присутствует известное целомудрие, потребность говорить «нет» даже тогда, когда все толкает сказать «да». «Нет! Нет! Нет!», а уже сняла с себя все. Может быть, это генетически заложенная программа самоохранения жизни. В этом есть какая-то специфически женская мораль. Редко когда женщина берет мужчину.