Возжигатель Свеч

И я кривил душой, говоря, что люблю писать свои каракули. Я люблю сидеть на этой веранде и пить вино. Даже если это безбожно холодный «Поцелуй красавицы». Где вы видали, чтобы красавица дарила столь леденящий поцелуй?.. Голова моя набита знаниями, которые никому и никогда не пригодились. И пока я сидел вот здесь и пил вино, почти все они были унесены ветром. Зачем я учился?!

Ман молча разглядывал пустякового человека.

— Я больше не буду сидеть на этой веранде, — сказал он наконец.

— А чего вы так опасаетесь, господин? — засмеялся Фа. — Что за сокровище упрятано в сундуке вашего драгоценного черепа, коль вы так дрожите за его сохранность? И существуют ли в природе сокровища, за которые надо цепляться в этой жизни?

— Существуют, — буркнул Ман, поднимаясь. — Это как сам решишь: либо хранить, либо нет.

— Эй, старуха! — заорал Фа. — Послушай-ка, что сказал господин Ман перед тем, как уйти! В точности те же слова, что и я десять лет назад, когда после возвращения из города впервые очутился в деревенском кабаке. Охо-хо…

Обычно деревенские собаки
Встречают злобным лаем незнакомца.
Чернить людей, талантом одаренных, —
Вот свойство подлое людей ничтожных[1]

И чем же еще в этом хлеву заниматься умному человеку, у которого все умение сосредоточено в голове, а не в руках, и который никому здесь не нужен, и которого даже за человека-то не почитают, как не пить?

— Господин Большой Ман забыл расплатиться! — завопила старуха Ай, опрометью вылетая с кухни.

— Он не забыл, — сказал Фа, еле ворочая языком, и ткнул грязным пальцем в раскатившиеся по деревянному блюду монеты. Обращаясь к самому себе, обычному своему собеседнику и сотрапезнику, спросил: — Что, если я стяну одну из этих монеток?

— Жаль, что он так скоро ушел, — сказала Ай. — А я уж надеялась, что он хоть чем-то похож на прежнего Большого Мана.

— Уповала, что он прижмет тебя в закуточке? — хохотнул Фа.

— Зачем меня? — возразила старуха. — На то у меня есть внучка. А я нынче гожусь только для таких засранцев, как ты.

6

Посреди ночи Ман проснулся и сел, подобрав под себя ноги. От голой земли исходил мертвящий холод. Сквозь прорехи в крыше светились неровные лоскутья Серебряной Реки. За деревней перекликались мелкие ночные демоны.

Ман натянул на плечи лохмотья дорожного плаща и съежился, лязгая зубами. Страха он не испытывал: Ремесло не допускало таких чувств у своего обладателя.

— Тысяча болезней, — тихонько выбранился Ман.

Проводя все время в одиночестве, он иногда позволял себе такую роскошь — поговорить вслух с самим собой.

— Так дальше нельзя, — бормотал он. — Эта проклятая крыша… эти стены… я не могу работать, когда солнечный глаз падает на мои снаряды, а пыль обращает самый убийственный яд в раскисшую болотную жижу. Я становлюсь ни к чему не годен. И эти болваны… как они не могут понять, что мне нужен добротный дом?! У которого на месте крыши — крыша, а не изношенное сито! И стены…

Ман с ненавистью поглядел на стену, возле которой сидел. Провел ладонью — посыпалась влажная труха. Кто-то испуганно порскнул прочь, шебурша камышовыми стеблями.

— Крыса, — сказал Ман. — Или хомяк. Что в общем-то одно и то же. В детстве мы их не различали. Или змея, что хуже, но ненамного… О чем думают эти люди? Да способны ли они думать? Они ждут грома, чтобы молиться об избавлении от молний…

Ман помолчал немного, прислушиваясь к медленно растекавшемуся по жилам теплу от плаща.

— Я не должен так говорить об этих людях, — продолжал он. — Меня учили любить их. Меня предупреждали, что это будут тупые, злобные и недальновидные твари. Почти что звери в человеческом облике. Одержимые простыми чувствами: поесть, попить, поспать. Справить нужду. Мне говорили, что мое Ремесло покажется им никчемным. Потому что эти существа живут одним мгновением. Они не помнят своего прошлого и не умеют задумываться о завтрашнем дне. А я принужден все терпеливо сносить и ждать, когда они поймут, что без меня им не обойтись. Я выше их, я умнее… Так ли это?

Он вернул в памяти все события минувшего дня. И дня, что был до него. И всех дней этого месяца.

— Я умнее, — сказал он с горечью. — И я не сопьюсь, как несчастный Фа. Я не имею права. Но почему эти люди так безразличны к самим себе?!

Ман зажмурился и стукнул себя кулаком по голове.

— А если Ремесло и впрямь никому не нужно?.. Ему не составило большого труда вспомнить, что он

уже задавал себе этот вопрос. Прошлой ночью, на этом же самом месте. И ночью, что была до нее. И каждой ночью этого месяца.

Он нашарил в темноте простую сальную свечу, с которой никогда не расставался. Поставил ее перед собой в плошку. Простер над свечой руку с растопыренными пальцами.

— Ну, — сказал он почти умоляюще. — Ну же, давай… Я люблю этих людей, несмотря на все их дрянные качества. Я обязан их любить, и я люблю. Я живу для них и только для них. Так меня учили. Подай же знак!

Но знак не был подан.

7