Впечатления моей жизни

К вечеру муж лежал на столе в своей комнате. По просьбе хозяина гостиницы панихиды служились почти шепотом. Конечно, случись это с кем-нибудь другим, хозяин гостиницы потребовал бы немедленно увезти тело, но мужа хорошо знали в Париже, и, благодаря участливому отношению русского посла, князя Урусова, меня никто не потревожил, а эти вполголоса прочитанные молитвы только придали больше торжественности тяжелым минутам.

Графиня Левашова и многие другие знакомые выразили мне сердечное сочувствие и поддержали в эту грустную минуту моей жизни. А я никак не могла привыкнуть к мысли, что муж, этот колосс, исключительно крепкого здоровья, лишенный нервов, которого я при самых трудных минутах жизни никогда не видала расстроенным, озабоченным, потерявшим самообладание или аппетит, сломан и унесен болезнью…

Чтобы не беспокоить живущих в гостинице, нас просили сделать вынос по возможности тихо и пораньше. В пять часов утра, после короткой панихиды, я в последний раз простилась с мужем, и цинковый гроб был запаян.

Так как после французской выставки князь был награжден орденом Le grand cordon de la Lègion d'Honneur[76], то ему должны были отдать военные почести. В день отпевания все прилегающие к русской церкви улицы были заставлены войсками. Гроб засыпали цветами и венками. Было произнесено несколько прочувствованных речей друзьями и представителями социологического общества, которого муж был членом. Все это тронуло меня до глубины души.

Странно… Муж так любил простоту, не признавал никакой пышности, никаких церемониалов, а умереть пришлось в Париже, где ему устроили такие торжественные похороны, чего никогда не могло бы быть в России.

На другой день после отпевания мы сели в поезд и уехали в Смоленск, чтобы опередить и встретить тело мужа, а с телом поехал Филипп.

XXII Похороны князя

В Смоленске меня удивило то, что в нашем доме нас ждал наш становой пристав Неклюдов и обратился ко мне с просьбой не ехать во Фленово и не видаться ни с кем из живущих в нем, пока он сам не приедет в Талашкино. Я была в полном недоумении, но голова была так забита приготовлениями и разными заботами, что я не объяснила себе этого требования, мне было не до того. Всю дорогу до Талашкина Неклюдов сопровождал нас, не отставая ни на минуту. Потом только я узнала, что он ехал во фленовскую школу производить обыск и страшно боялся, чтобы я не узнала об этом и не помешала ему, не вступилась бы за кого-нибудь из учеников или учителей.

В день прибытия тела в Смоленск на вокзале собрались родные, друзья и знакомые. Из всей многочисленной родни мужа приехали только сын, сестра Зыбина, ее дочь и племянница с гувернанткой; из друзей — Петровский; депутация от петербургского училища, депутация от Бежецкого завода и знакомые из Смоленска.

У траурного вагона была отслужена панихида, гроб поднят на катафалк, и вся процессия двинулась через город, затем по шоссе через Талашкино во Фленово. Путь предстоял долгий: четырнадцать верст до Талашкина и полторы версты в сторону до Фленова. Шествие длинной вереницей растянулось по шоссе. Кто шел пешком, кто в экипажах. День был жаркий, томительный. Наконец прибыли во Фленово и поставили гроб в склеп. Во время панихиды набилось много народу — все Фленово и Талашкино хотели проститься с князем.

Несмотря на усталость и душевное состояние, меня все время мучила одна мысль. Моя церковь была не закончена. Когда пришло известие о смерти князя, то стали спешно доканчивать и штукатурить склеп, и только в день похорон были сняты лекала и убраны леса. Стены еще не просохли, и я страшно боялась за них. Своды могли рухнуть и убить всех нас. Я все время дрожала и вздохнула свободно только тогда, когда все кончилось и все оттуда вышли.

Потом состоялся утомительно длинный традиционный поминальный обед. Но наконец и это кончилось. Священники уехали, а я, едва додержавшись на ногах до этой минуты, ушла к себе отдохнуть. Расстегнув жесткий ворот крепового лифа, я прилегла на кровать в полном изнеможении. Некоторые гости, не желая меня беспокоить, потихоньку разъезжались, и до меня глухо доносился шум отъезжавших экипажей. Я понемногу стала забываться. Вдруг за дверью послышались шаги, и в спальню, не постучавши, не спрашивая позволения, без всякого предупреждения, вошли X., Y., Z. Это было так неожиданно, что я в испуге и смущении вскочила с постели, стараясь дрожащей рукой застегнуть лиф и привести в порядок платье, не понимая, каким образом эти люди позволили себе ворваться ко мне в спальню, да еще в такую минуту. Не обращая никакого внимания на мое смущение и неудовольствие, они сразу принялись втроем уговаривать меня пожертвовать в пользу Тенишевского училища дом князя на Моховой, доставшийся мне по завещанию.