Впечатления моей жизни

Итак, понемногу и любимые собаки, и заветные вещицы, памятные предметы, портреты — все это перекочевало в Париж. Мой дом на улице Октав Фелье сразу наполнился предметами, напоминающими Россию, создалась домашняя обстановка, точно мы уже давно жили там, а сложившаяся жизнь дала полную иллюзию, как будто мы живем у себя в деревне. К тому же дом наш был построен на совершенно новом, почти пустынном участке, отстоявшем в десяти минутах ходьбы от Булонского леса. Кругом еще не было домов, со всех сторон видна была зелень. Земля эта принадлежала графу Франквиллю, ярому клерикалу, принимавшему у себя священников, идя вразрез с политикой правительства. Чтобы обессилить его как-нибудь, так как граф Франквилль представлял крупного владельца, ему на эту землю были наложены такие огромные налоги, которые его совершенно разорили. Он решил в конце концов разбить ее на участки, провести улицы и распродать для постройки. Когда я поселилась рядом, еще не было ни одной постройки и против наших окон тянулись пустынные улицы, заборы, среди них виднелись остатки парка, с одной стороны липовые аллеи, с другой — здания оранжерей и масса фруктовых деревьев. Через несколько лет все это исчезло, но тогда картина была прелестная, это была настоящая деревня. Весной благоухала сирень, и даже пели соловьи…

* * *

Заехавши однажды к Лалику, моему старинному знакомому, известному ювелиру, я сказала ему, что работаю над эмалью, просила его взять меня к себе в учение, забыть, что я его постоянная покупательница, светская женщина, и верить, что я готова как мастеровой исполнять все, что он скажет. Он сперва стал отказываться, но потом пожелал видеть образцы моей работы. Со мной был Лидин, и я поручила ему съездить домой и привезти две-три вещицы, сделанные еще в России. Увидавши мои опыты, Лалик долго молча осматривал каждую вещь и наконец сказал, что мне учиться решительно нечему и если бы я стала учиться у него, то только потеряла бы свою индивидуальность — самое дорогое для художника. Потом посоветовал продолжать хорошенько работать в моей мастерской, а затем выставить всю мою работу на одной из предстоящих выставок. Его неожиданная похвала очень меня ободрила. Я никак не думала, что уже достигла чего-нибудь. До сих пор я не доверяла себе. Его слова открыли мне глаза.

Прежде чем начать работать, я объехала все те места, где можно что-нибудь найти в продаже, но оказалось, что таких мест очень мало. Эмалевое дело во Франции совершенно упало. Эмаль еще применяют ювелиры, но в небольшом количестве, и притом они употребляют прозрачную эмаль двух-трех условных цветов, опаковой же (непрозрачной) эмали положительно нигде нет. Производят эмаль те же фабриканты, которые делают хрусталь и стекло, большей частью трех-четырех цветов неодинаковой плавкости, и притом самых пошлых несуразных тонов. Изредка, чтобы угодить покупателям, составляют какой-нибудь новый тон и продают его в крошечных долях в течение целых годов. При таком положении дела мне стало совершенно ясно, что ничего нового создать нельзя, не увеличив запаса и качества красок.

Был у меня старый давнишний знакомый, художник Жакен*[86], известный, впрочем, не столь как художник, но как неустанный искатель, с тревожным умом, который всегда производил какие-то опыты, исследования. Чего-чего только он в своей жизни не переделал… Когда он занимался живописью, то, несмотря на достигнутые результаты, не мог удовлетвориться масляными красками и добивался старинного писания воском, искал особых матовых красок, потом занимался гравюрой, тоже стараясь восстановить старинный способ гравировки по дереву в красках, потом долго увлекался керамикой, добиваясь способа делать по самым огнеупорным глинам цветную поливу, что обыкновенно очень трудно удается. Это был очень симпатичный, милый человек, с живым умом, никогда не перестающий чем-либо увлекаться. Когда я предложила ему заняться совместно созданием новых красок для эмали, то эта мысль его страшно увлекла и заняла, хотя он и не был как химик как следует подготовлен к эмалевому делу. Мы ретиво принялись за работу. Иногда, домогаясь получить какой-нибудь определенный тон, мы составляли его по двадцати раз, терпеливо начиная всю работу сначала. После многих трудных опытов и усилий мы стали достигать желанных результатов, и мне наконец удалось обновить свою палитру. Мало-помалу являлись желанные тона, и чем дальше, тем работа становилась легче. В конце концов я получила больше двухсот тонов непрозрачной эмали, выдерживающих сильнейший огонь и не боящихся никаких кислот*[87].