Вперед, гвардия!

Норкин нахмурился. В груди появилась какая-то необъяснимая противная пустота, и сразу, все стало немилым: и моросящий дождь, и Пинск, тонущий в серой дымке. Он хотел ответить грубым отказом, но тут глаза его остановились на Гридине, который стоял рядом. «За тобой, Михаил, сотни внимательных глаз смотрят», — вспомнились ему слова Ясенева, он пересилил себя, подмигнул Гридину и сказал, пряча за напускной беспечностью беспричинную тоску:

— Сходим, что ли, Леша? Надо же этого чудака от трибунала спасти.

— Есть, идти в Пинск! — живо откликнулся Гридин, — Разрешите самому идти?

— Вместе пойдем, Леша.

Который уже раз идет катер знакомым фарватером. С каждым поворотом реки все ближе город. Норкин стоит перед рубкой и беспечно покуривает. Вокруг него громоздятся ящики с гранатами и патронами. Если придерживаться инструкции, то курить нельзя. Но Норкин нарочно курит. Пусть все видят, что ничего страшного нет в этом походе.

Стреляют на окраинах города. Теперь, кажется, он действительно освобожден…

Почти все ящики были уже сгружены на берег, когда разорвалась первая мина. Норкин не слышал взрыва. Он стоял на носу катера, наблюдая за выгрузкой, и вдруг между ящиками вырвался сноп пламени. Не успел осесть черный дым, как солдаты разбежались, попрятались в щели. Одинокий катер, как мишень, торчал на реке. Мины, постепенно сжимая кольцо, начали наползать на него. Больше стоять нельзя ни одной минуты, и Норкин, чтобы поскорее отделаться от опасных ящиков, нагнулся, схватил ближайший, положил его на доски и толкнул. Ящик скатился и упал у самой кромки воды. Матросы, увидев это, выскочили из башен, машинного отделения и поскидали ящики на берег.

— Отходи! — разрешил Норкин. Гридин отдал команду, и катер начал медленно разворачиваться.

Катер отошел, и, как привязанные, за ним двинулись разрывы мин. Невысокие столбики воды то и дело вырастали у бортов. Норкин подошел к рубке и остановился в нерешительности: заходить или нет? В рубке, бесспорно, безопаснее, но оттуда хуже видно. А впереди, как назло, два километра узкого извилистого фарватера, да еще перегороженного полузатонувшей землечерпалкой. Долго ли до греха?

Норкин остался на палубе.

Боли он не почувствовал. Просто ему вдруг показалось, будто кто-то невидимый толкнул его в бедро. Вслед за ощущением толчка в ноге появилась тяжесть, по коже прокатилась горячая волна. Норкин навалился плечом на рубку и попробовал пошевелить пальцами ноги. В сапоге захлюпала кровь.

Землечерпалка уже рядом. Еще несколько минут, и она останется позади, обстрел прекратится… Но это через несколько минут. А пока мины все рвутся, их горячие осколки раздирают воздух и воду. Вот один из осколков впился в броню рубки. На пять сантиметров ниже — и нет головы.

Может быть, постучать в рубку? Стук услышат, откроют дверь и втащат его… А вдруг именно в этот момент, когда дверь будет открыта, и разорвется мина?.. Нет, лучше, потерпеть…

Странно ведет себя сегодня землечерпалка. Ее надстройка дрожит, качается из стороны в сторону… И берега тоже куда-то плывут, сливаются с водой, ползут к небу…

Норкин тряхнул головой. Все встало на свои места.

Когда катер проскочил землечерпалку, мина ударила в один из ее ковшей, и звук взрыва, сливаясь со звоном металла, долго плыл над рекой.

Дверь рубки распахнулась, высунулся сияющий Гридин и крикнул:

— Порядок, Михаил Федорович! Совсем было накрыл нас, да мы тоже не лыком шиты!

— Леша, помоги сесть, — тихо сказал Норкин, протягивая руку.

Гридин не разобрал слов. Но он увидел бледное лицо командира дивизиона, его руку, ищущую опоры, и выскочил из рубки.

— Куда, Михаил Федорович?

— В ногу…

— А еще? Весь реглан в дырах.

— Больше не зацепило…

А кругом уже толпятся матросы. Один притащил матрац, второй готовится наложить жгут, третий подносит к запекшимся губам кружку с водкой.

А голова кружится, кружится…

Мелко дрожит палуба катера, и каждый толчок рвет ногу, перетянутую жгутом. Норкин под полушубком полулежит на палубе, навалившись спиной на орудийную башню. Вон и родной дивизион. Катера уже встали на старую огневую позицию. На их палубах толпятся матросы. Один из них подносит к глазам бинокль. Что-то кричит. Из кубрика вылетает Ленчик, выхватывает у матроса бинокль.

Катера поравнялись.

— Мишка, — не то спрашивает, не то думает вслух Селиванов.

— Порядок, хлопцы, — говорит Норкин. Голос его предательски дрожит.

Шестнадцать километров от города до госпиталя. Чепуха, а не расстояние! Только не для раненого, который пластом лежит на вздрагивающей палубе. Его тело тоже дрожит, и боль с каждой минутой становится невыносимее. И Норкин еле сдерживался, когда катер наконец-то подошел к знакомой деревушке.

На берегу было пусто. Гридин спрыгнул с катера и побежал к операционной.

— Где врач? — спросил он у Натальи.

— Операцию делает, — ответила она и спросила в свою очередь — А зачем он? Может, я выручу?

— Комдива ранило, — ответил Гридин и решительно откинул полог палатки. Тазик выскользнул из рук Натальи.