Вперед, гвардия!

Несколько минут моряки лежали неподвижно. Первым поднялся Норкин, высокий, сутулый, рванул ворот кителя и крикнул:

— Ах, так!?.

Крикнул не командир, а человек, потерявший терпение, но для матросов это было как долгожданный сигнал. На площадь выскочил один, другой, третий…

Пули и осколки мин, как град, падают на камни, высекая искры. Искрится вся площадь, но батальон бежит. Бежит вперед, пересекая огромную площадь, и ничто, никакая сила не способна остановить его сейчас.

Упал один, вытянув вперед руки, упал другой, откинувшись назад. К трупам подползают раненые, прячутся за них и ведут огонь по вспышкам, мелькающим в окнах… А остальные, перепрыгивая через раненых и убитых, бегут вперед. Они не думают о смерти. Прочь всё! Война еще не кончена!

— Даешь! Полундра! — неслось над площадью, и гневный крик матросов заглушал порой и разрывы мин, и треск выстрелов.

Что-то белое мелькнуло перед Норкиным. Он остановился и провел рукой по лицу, словно смахнул что-то. Осмотрелся с удивлением. Где он? Как попал сюда?

У ног его лежал парашют.

Матросы, более быстрые на ногу, уже пересекли площадь. Они швыряют гранаты в окна, лезут туда, не дожидаясь взрывов. Из дома доносится глухая, сдавленная воркотня автоматов.

Когда в доме стало тихо и Норкин опустился на камни, к нему подошел Копылов.

— Он вас требует, — сказал Копылов, кивнув в сторону площади. И тогда Норкин вспомнил белое пятно парашюта. Матросы уже догнали соседей, командир батальона минут на пять может передать командование заместителю. Норкин поднялся.

— Идем.

— Разрешите, я здесь останусь! — не спросил, а выкрикнул Копылов и показал автоматом в сторону купола рейхстага. Впервые он отказался сопровождать своего командира, и тот не настаивал.

Летчик лежал все там же на камнях. Под его голову кто-то сунул свой бушлат. Лицо у летчика серое, осунувшееся. Губы сжаты. В углах рта струйки крови. Дышит он порывисто. Каждый вздох — подавленный стон.

Летчик медленно приподнял веки. На Норкина глянули глаза — строгие, глубокие. Что-то забулькало, заклокотало в горле.

— Возьмите…

Глазами летчик показал на грудной карман. Норкин, стараясь сдержать дрожь пальцев, осторожно достал из кармана партийный билет и пачку документов.

— Вот… тут все… передайте…

Глаза опять закрылись. Пальцы рук судорожно комкают комбинезон.

Норкин махнул рукой врачу и санитарам, шедшим от дома.

Они подбежали. Врач, молодой, с узенькими погонами на плечах, опустился на колени рядом с раненым. Увидев, что ранение тяжелое, он заговорил тем тоном, каким уговаривают родители маленьких детей:

— А мы сейчас перевязочку сделаем, доставим в госпиталь, а месяца через два и полетишь…

Летчик, не открывая глаз, отчетливо проговорил: — Не тронь… Я знаю… Не боюсь…

— Даешь рейхстаг! — пронеслось над площадью. Это батальон опять пошел в атаку. Норкин еще раз глянул на летчика и побежал через площадь к знакомому дому. Когда он был уже возле него, то над куполом самого высокого в этом квартале здания уже развевалось огромное красное полотнище. Ветерок ласково перебирал его складки. Рейхстаг взят! Теперь только сломить сопротивление последних!

— Вперед, гвардия! — восклицает рядом какой-то незнакомый майор.

— Вперед, гвардия! — кричит и Норкин.

Из развалин домов выскакивают одинаково злые солдаты и матросы; они бегут вперед, чтобы водрузить красные знамена Победы и над другими зданиями павшего Берлина.

Эпилог

— Иди в вагон, Вова, — говорит Ольга. — Через десять минут поезд отойдет.

— Через пятнадцать, — отвечает Чигарев и смотрит вдоль перрона. Да, через пятнадцать минут отойдет поезд, а Михаила все еще нет. Обещал прийти проститься и не пришел. Почему? Что могло помешать ему?

Чигарев достает из портсигара новую папиросу, закуривает, и немедленно Ольга говорит:

— Ты очень часто куришь, Вова… Может быть, он только пообещал?

Чигарев пожимает плечами: и откуда Ольга взяла такое? Просто пообещал! Разве можно обещать просто так, из вежливости? Нет, на Норкина это не похоже. Кроме того, и не такие у них взаимоотношения, чтобы расстаться не простившись. Четыре года вместе учились, пять лет вместе служили, и не пожать друг другу руки при расставании? Скорее всего — занят Мишка… Даже смешно—Мишка! Не Мишка, а капитан второго ранга Норкин Михаил Федорович! Да и он, Чигарев, уже капитан третьего ранга. Отстал, конечно, от Михаила, но тут, пожалуй, здоровье виновато. Болит нога, болит. Из-за нее и демобилизуется капитан третьего ранга Чигарев. Едет к месту жительства в Саратов. Ох, и переполох сейчас, наверное, дома! Мама загоняла отца, все готовится к встрече сыночка… Как-то пойдет гражданская жизнь…

— Вовка, дьявол! — слышит Чигарев голос Норкина и оглядывается.

Сдвинув белую фуражку на затылок, Норкин продирается к вагону сквозь толпу провожающих. Нарядился как на парад: черная тужурка, все ордена, кортик. Сзади него, прижимая к себе Витюшку, идет Катя. Она улыбается тепло, ласково. Чигарев невольно думает, что эти двое созданы друг для друга: оба непосредственные, прямые в словах и делах, оба непоседы.