Вперед, гвардия!

Норкин всматривается в дымящиеся груды кирпичей. Ему кажется, что за одной из них шевелится кто-то, накинувший на себя пятнистый маскировочный халат. Так и есть! Вот он на секунду приподнялся, взмахнул рукой, и на булыжниках около самоходки снова вспыхнуло пламя. Точно: истребители подтянулись! Значит, увидел Козлов, что туго приходится катерникам, и поспешил к ним на помощь. А может быть, истребители сделали это и по своей инициативе: крепка дружба матросская!

А раненые все идут, идут…

И вдруг Норкин с изумлением различил в грохоте боя знакомые звуки выстрелов семидесятишестимиллимитровой пушки с бронекатера. Кто этот счастливец, который мог уже по-настоящему вести бой?

Стреляли из носовой башни девяносто третьего.

Катер сел на дно. Вода, хлынувшая в рваные пробоины, залила огонь начинающегося пожара, и умирающий катер вдруг ожил. Искалеченный, почерневший от копоти, полузатопленный, он пока еще выплевывал снаряд за снарядом, и самоходки поспешили укрыться за домами.

Только минутная передышка, но ее оказалось достаточно для того, чтобы принять на катера последних раненых десантников. Бронекатера, урча моторами, один за другим отошли от берега и нацелились на опасные проулки грозными зрачками орудийных стволов.

— Ястребкову подойти к девяносто третьему и снять с него команду! — приказал Михаил радисту, забыв, что у его губ висит не отключенный микрофон.

— Есть, снять! — ответил Ястребков, развернул катер и полным ходом понесся к девяносто третьему, который, чувствуя скорую гибель, торопился выпустить все снаряды.

И все-таки Ястребков опоздал. «Королевский тигр», подмявший под себя палисадник, неожиданно вышел на берег. Его заметили, несколько фугасных снарядов разорвались, ударившись о его мощную броню и оставив на ней еле заметные углубления и подпалины. Длинный ствол орудия «тигра» уставился на девяносто третий. Яркая вспышка, страшный грохот — и башня девяносто третьег® раскололась.

Бронекатер Ястребкова резко отвернул в сторону от никому не нужных теперь обломков и скрылся между берегами Припяти. За ним ушли и остальные бронекатера. Река перед городом снова спокойно несла свои ленивые воды, ласково плескалась около зияющих пробоин в бортах девяносто третьего и затопляла искалеченные, опаленные тела моряков.

Норкин, расставив катера на огневой позиции, швырнул в реку окурок и сказал подошедшему Гридину:

— Нет Баташова…

— Я уже распорядился и насчет писем родным, и насчет «Боевого листка»…

— Иди ты к богу со своим листком! Кому от него легче станет? — вспылил Норкин. — Ты мне скажи, кого вместо Баташова назначим?

Гридин обижен. Он хочет сказать, что «Боевой листок» — не его личная прихоть, что через него тысячи людей узнают о девяносто третьем, будут подражать его команде. Но он видит Селиванова, который выглядывает из-за, плеча комдива. Сдвинув брови и выпятив губы трубочкой, Леня грозит пальцем.

— Так кого же, а? — спросил Норкин. В голосе его слышна острая боль утраты и даже растерянность. Гридин посмотрел на комдива, увидел усталое, какое-то растерянное лицо и забыл про свою обиду. Что случилось? Никогда до этого не замечал он у комдива таких глаз. Словно у затравленного зверя.

Гридин понял, что Норкин не может примириться с тем, что из-за излишней осторожности батальон Козлова оказался отрезанным, что бронекатера вынуждены болтаться на месте, выжидать удобного момента, а ведь еще час назад они могли стать хозяевами положения.

— Волков злой, а? — спрашивает Норкин.

— В нем злости — хоть отбавляй, — подтверждает Селиванов, и Гридин соглашается с ним.

— Волкова назначу командиром отряда, — думает вслух Норкин. — Сейчас нужны злые командиры… очень злые… Эх, Мараговского бы сюда.

Так Волков стал командиром отряда, а Гридин, даже не смея мечтать о таком счастье, временно принял от него катер.

Днем тральщики не дошли до Пинска: противник встретил их таким огнем, что отступили самые забубённые головушки. Чигарев, проклиная в душе весь свет, повернул дивизион и стал позади бронекатеров. Но вечером, когда черные тени легли на реку, тральщики вновь сделали попытку проскользнуть в город, озаряемый вспышками взрывов снарядов. Тральщики почти бесшумно прошли мимо бронекатеров; казалось, что еще немного и они будут в городе, но из чернильной тьмы кварталов выползла ракета, огромным знаком вопроса повисла над рекой, осветила ее. Дружно рявкнули самоходки, и головной тральщик пылающим костром закачался на волнах. Остальные сбились в кучу, начали разворачиваться, чтобы уйти из опасной зоны, но на одном из них оказался безумно злой командир, который желал противнику быстрейшей погибели. Он повел свой катер вперед. Его тральщик оттеснил горящего к отмели и проскочил в город. Это был тральщик Мараговского, а вёл его сам Чигарев, взбешенный и предательством Карпенко, и неожиданными неудачами в первый же день самостоятельного командования.

Трассирующие пули впивались в борта, срезали фалы, но катер упрямо рвался вперед. За ним, словно только теперь увидев путь, устремились остальные.